необходима поддержка. Потерять родных и остаться одной во главе столь большого края просто не могло быть легко. Когда с её лица спадала маска гордости, она казалась Морену очень и очень хрупкой.

— Вы правда думаете, что Проклятье могло дать ему крылья? — спросила она вдруг, преодолевая робость.

Морен кивнул.

— Да, такое случается. Многие, кто слышал вой проклятого в ту ночь, говорят, он был похож на крик птицы. Полагаю, ваш отец стал сирином.

— Кем?

— Это такой вид проклятых. Я мало что о них знаю, так как встречаются они крайне редко. Правда, прежде считалось, что ими становятся лишь девушки.

— Девушки? — удивилась Ирина. — Но мы говорим о моём отце…

Морен не дал ей закончить:

— Я не знаю наверняка, что пробуждает в сиринах Проклятье. Поэтому не могу утверждать, что для мужчины стать одним из них невозможно. Скажу лишь, что я таких не встречал.

Ирина молчала. Морен же наблюдал за ней, ожидая, на какие мысли наведут её его слова. Но, закончив размышлять, она невесело усмехнулась и произнесла с горечью:

— Как иронично. Знаете, я всю жизнь ощущала себя птицей в клетке. Мечтала вырваться из этого плена, улететь прочь отсюда. А теперь вы говорите… — она не закончила мысль и отвернулась. Взгляд её был направлен вдаль, туда, где высокая трава, казалось, соприкасается с небом. — Неправильно так говорить, но с его смертью я ощутила свободу.

Морен сразу же понял, о ком речь.

— Странно, что отец не выдал вас замуж.

— О-о-о, поверьте, он пытался, — её голос стал грубее. — И неоднократно. Но я умело отваживала от себя женихов. Я всегда хотела большего, чем уготованная мне участь рабыни при тиране-отце, а затем и муже. Наверное, это большее я и получила в виде обязательств перед моими людьми и землями.

— У вас прекрасные сады. И всё Тихомирье просто чудесно.

Ирина тепло улыбнулась ему.

— Спасибо. Ваши слова много значат для меня.

Но затем она отвела взгляд и лицо её вновь застыло надменной маской.

— Найдите убийцу моей матери, — произнесла она холодным, будто бы чужим голосом: — Я не за разговоры вам плачу.

Отдав приказ, графиня ушла прочь, оставив его одного на краю сада. Неозвученный вопрос, с которым Морен и приехал к ней, так и остался висеть в воздухе. Из травы, привлекая его внимание, вспорхнул рябой воробей. Заливаясь звонким чириканьем, он полетел над полем, и на его зов откликались и поднимались собратья. Вместе они унеслись куда-то вдаль шумной разнопёрой стаей.

До ночи Морен осматривал местность, объехав все поселения Тихомирья, и даже наведался в парочку корчем, не особо рассчитывая на успех. Расспрашивал много, хоть и немногие соглашались разговаривать с ним, но всё, что удалось собрать по крохам, — так это лишь слухи да пьяные байки. Кто-то утверждал, что слышал нечистого по ночам, но задолго до случившейся трагедии, кто-то умолял его посмотреть проеденного лишаем пса, будучи уверенным, что это и есть Проклятье, а кто-то клялся, что молодая соседка по ночам превращается в упырицу и пьёт молоко у коров. Несколько мужиков уверяли его, что видели окаянного своими глазами, но пока один описывал его как быка с рогами и хвостом, второй клялся, что верхняя часть тела у того человеческая, а нижняя, как у барана. Морен слушал, вежливо кивал, благодарил и удалялся, но всё равно остался врагом в глазах местных пьянчуг, потому что отказался платить за их выпивку в счёт полученных сведений.

В усадьбу он вернулся уже на закате. Ирина, как и накануне, пригласила его отужинать. Когда он вошёл в трапезную, она мерила шагами комнату, так и не притронувшись к кушаньям.

— Вы боитесь оставаться одна? — прямо спросил Морен, оглядывая накрытый стол и уже подостывшую еду.

— Нет, что вы, совсем нет, — она натянуто улыбнулась. — Просто хочу послушать, что вам удалось узнать.

Морен смерил её взглядом.

— Никто из живущих поблизости не видел проклятого. Ни вашего отца, ни любого другого. Следов тоже нет. Я осмотрел землю вокруг дома, крышу, поля, окраины лесов, деревни. Ничего нет.

— Но я слышала, как девушки в садах судачили, будто бы видели его, — Ирина произнесла это на одном дыхании, словно цеплялась за спасительную нить.

— Да, мужичьё в корчмах говорит о том же, но каждый описывает его по-своему. Они не могут сойтись даже в том, были у него рога или нет, не говоря уже о чём-то большем. Это лишь байки, хвастовство.

Ирина опустила голову и зашагала по комнате. Взгляд её задумчиво блуждал по мебели и стенам. Морен не мешал ей, но она и не подумала забывать о нём и, не поднимая глаз, махнула рукой на стол.

— Садитесь. Отужинайте со мной.

— Я не голоден.

— Прошу.

Морен уступил, Ирина тоже заняла своё место, но к еде не притронулась. Поразмыслив ещё немного, она крикнула слугу и попросила принести им горячего мёду. Ненадолго, но они остались одни, и Ирина обратилась к Морену:

— Так… что вы думаете? То был обычный зверь? Но как же погром, звуки?

— Нет, я верю, что проклятый был, — ответил Морен. Он смотрел на графиню пристально, не сводя глаз, следя за её реакцией на свои слова. — Я не верю, что он всё ещё жив.

— Что вы хотите этим сказать?

— С вашего позволения… Я бы хотел вскрыть могилу вашей матери.

Повисла тишина. Ирина смотрела на него, как на чужого, ворвавшегося к ней в дом: со страхом и неверием в происходящее. Затем в глазах её вспыхнуло возмущение, перерастающее в гнев, пришедшие вместе с осознанием, о чём именно он попросил.

— Это какой-то абсурд, — воскликнула она. — Невозможно!

— Вы сказали, что потеряли сознание, когда увидели чудовище. И хоть, по вашим словам, Мирина тогда ещё была жива, в страхе вы могли что-нибудь напутать. Воспоминания могли перемешаться.

— К чему вы клоните? — Щёки её багровели с каждым его словом.

— К тому, что кто-то убил проклятого после того, как вам стало дурно. Если трансформация ещё не была завершена…

— При чём тут моя мать?!

— При всём уважении, — Морен говорил мягко, не повышая голос, в противовес графине. — У вашей матери куда больше причин, чтобы стать проклятой, чем было у вашего отца. Знаете, почему в Тихомирье настолько спокойно? Потому что Проклятье не трогает тех, кто доволен тем, что имеет. Его пробуждают сильные чувства и желания, бесконтрольные пороки и эмоции. Похоть и алчность, горе и гнев, страх, но чаще — ненависть. Можно прожить жизнь мерзавцем, но так и не переступить черту, или годами терпеть из праведности и однажды сломаться.

— Тогда как