Обращаюсь к огню, представляя, что это мой единственный слушатель. Пишу на песке: И-Д-Е-Н.

– Давно у меня настолько паршивого дня не случалось. – Голос Алексы звучит непривычно тихо – в нем еще чувствуется сила, но она готова в любую секунду померкнуть, как свет звезды или уголька. – Может, даже вообще никогда.

Прикусываю язык. День выдался жуткий, но ведь не самый кошмарный, верно?

Сегодня, например, мне никто не вручал склянку с кровью отца. Не приходилось лицезреть смерть Берча.

– Что ты увидела в джунглях? – спрашивает Хоуп. – Ты твердила и твердила, что тебе жаль.

Вскидываю голову. Должно быть, эту сцену я пропустила. Где-то между приветственным-тире-прощальным поцелуем Берча и моим разбившимся сердцем.

– Зеро, – коротко произносит Алекса и сразу добавляет: – Понимаю, вы считаете, что если я из Стаи – была из Стаи, – то не имею права говорить о неприятных воспоминаниях того дня.

Она тоже обращается к костру. Наверное, считает, что признание, попав прямиком в пламя, сгорит вместе с виной.

– Но мне было тяжело. Думала, хуже не станет, но сегодня… когда пережила его снова… и увидела Касса…

Ее голос срывается, словно боль воспоминания вдруг загустела прямо в горле и не дает словам выплеснуться наружу. Мы терпеливо ждем.

– Я решила, что если получу власть, то смогу его спасти… найти нетронутый клочок мира, где мы сможем остаться вдвоем, – рассказывает Алекса огню. – Но именно поэтому я должна была накинуть ему на шею петлю, оттащить его в бараки. Он не сопротивлялся. Он мне доверял. Я обещала, что найду способ и мы вырвемся на волю. И потом, – Алекса говорит еще тише, едва шевеля губами, – взрывы и прочее… таков был наш план побега.

Хоуп каменеет, складывая все фрагменты воедино. Но вместо того, чтобы потребовать объяснения или отдельное место ночлега, спрашивает:

– Что пошло не так?

Алекса обхватывает колени руками и переводит взгляд на звезды.

– Как-то сложно с кем-то сбежать, если его без предупреждения переселяют и никто не объясняет, что случилось.

– Значит, вот что ты сегодня увидела? – уточняю я. – Своего парня? Как ты тащила на веревке?

Алекса устраивает подбородок на коленях и вздыхает:

– И да, и нет. Я увидела нашу самую первую встречу, а затем все резко изменилось, и у меня в руке возникла веревка с петлей вокруг его шеи. Не такая, как тогда… Она оказалась толще и до крови раздирала ему кожу. Он был грязный, мокрый от пота, а его глаза… Нет, это хуже всего, – Алекса качает головой. – Красные, обличающие и одновременно пустые. И он без конца повторял: «Ты обещала! Обещала! Обещала!»

Ее слезы поблескивают в свете костра.

– Я думала, что смогу спасти нас обоих. Но я не могу спасти даже себя.

– А ты из-за него сбежала? – спрашиваю я. – Из-за Касса?

Алекса кивает.

– Я только из-за него туда и влезла, но все обернулось одними мучениями. Мне захотелось удрать задолго до того, как он пропал.

– А сейчас ты сидишь с нами на поляне, – произносит Хоуп, – и мы до сих пор живы. Есть и что-то хорошее, правда?

Хорошо, что она взяла инициативу в свои руки. И дело не в том, что мне плевать или что я ничего не чувствую. Все в точности наоборот. Меня обуревает столько чувств – печаль, страх, вина, – что если я выпущу их наружу, то сломаюсь под гнетом пустоты, в которой они пребывали столь длительное время.

Поэтому я сосредотачиваюсь на конкретных вещах: на крохах информации, которые помогут нам (при условии, конечно, что мы их правильно соберем) увидеть картину целиком. Тогда мы получим ответы, которые, в свою очередь, приведут нас к свободе.

Причем не только от Стаи.

– Удивительно, – говорю я, когда девчонки замолкают, – что наши галлюцинации оказались настолько похоже… сделаны.

Рассказываю о Берче, об Эмме – скупые факты, по возможности – без эмоций. Если мне и приходится сдирать подсохшую корку с еще свежих ран, то немного, не больше, чем необходимо.

– Растения на такое не способны! Они не должны присасываться к людям и заставлять их смотреть на смесь своих лучших воспоминаний с худшими страхами, верно?

Тишина. Наверное, именно этим здешние растения и занимаются.

– А еще мох, – продолжаю я. – И жуки. Лазерная система… ливень, который не оставил тут ни лужи. И то, что случилось с нашей лодкой.

– И Финнли, – тихо произносит Хоуп.

– Да, – соглашаюсь я. – Но ее исчезновение отличается от остальных странностей, ведь нам это не причинило боли как таковой. Или нет?..

Алекса бросает в костер сухие ветки. Взметаются искры.

– Кажется, джунгли не хотят подпускать нас к храму. Но, с другой стороны, это какой-то бред, потому что у растений нет разума.

– Да и храм заброшен, – перебиваю я Алексу. – Зачем его охранять?..

Хоуп замирает, приложив палец к губам, и я умолкаю.

– Вода, – поясняет она шепотом.

Однако смотрит Хоуп отнюдь не на вскипевшую воду в кружке, которую то ли она, то ли Алекса – я не обратила внимания – убрала в сторонку, чтобы дать ей остыть. Хоуп не сводит глаз с океана, чьи волны бьются о песчаный берег.

А чуть дальше, у горизонта, виднеется тень, закрывающая собой звезды.

Корабль. Большой и необычный на вид – гики, мачты, собранные паруса, паутина канатов, – похожий… на пиратский.

– У нас гости, – выдыхает Хоуп.

Пытаясь рассмотреть силуэт корабля, я совершенно не замечаю, что к берегу приближается лодка с поблескивающими в свете луны веслами. Но когда она причаливает, на ней вспыхивает фонарь, я впиваюсь в суденышко взглядом.

В частности, из-за того, кто там сидит: три парня – немного старше и куда крепче нас – и одна девчонка.

Финнли.

У нее изменилась прическа.

Вот она – первая странность: медные волосы теперь стали короткими, гладкими – совсем не как у прежней Финнли. Я, впрочем, почти ее не знаю, но в день нашей встречи длинные непослушные пряди были собраны в хвост и выглядели так, словно их с самого начала войны не касались ни ножницы, ни даже расческа.

Однако я уверена, что вижу Финнли. Чистая одежда и новая стрижка не способны скрыть россыпь веснушек на ее носу или поменять ее несколько самоуверенную манеру держаться.

Вторая странность: Финнли не спешит к нам вернуться, хотя не заметить наш лагерь с пылающим костром невозможно.

Ни Финнли, ни ее спутники никак не реагируют на наше присутствие.

Они направляются к дальнему краю берега – где возвышается каменный тотем, – и Финнли шагает наравне с парнями. Можно подумать, что она с ними заодно. Если бы не ее стрижка, из-за которой мне почему-то не по себе, я решила бы, что раз уж Финнли так расслабленно себя ведет в их обществе, то им можно доверять. Эдакая компания старых приятелей. Но ее прическа кажется мне подозрительной – как и ситуация в целом, если говорить начистоту. Что ж, надо прислушаться к своей интуиции.