начинает крутить косичку рукой, перебирая пальцами ее пушистую кисточку. – Художники могут показать портреты, а писатели творят их словом в головах читателей.

Щекам жарко. Я ведь уже не раз описывал ее. А вдруг ей это не понравится? Сжимаю колени, сидя в позе лотоса. Вот я Лёньке советы раздавал, как говорить с девочкой, открыть чувства и все такое, а сам почему так не могу?

Решившись, достаю из кармана блокнот и протягиваю Зоре.

– Первые несколько страниц, – смело заявляю ей, глядя в голубые глаза, хотя внутри все трясется.

– Ого, несколько страниц! – восхищается она и в нетерпении открывает мой блокнот.

Внимательно вчитывается в строчки, а потом начинает улыбаться. О нет, теперь она будет надо мной смеяться, потому что я смешно и глупо пишу!

Отвожу взгляд и уже собираюсь встать, как Зоря негромко хихикает.

– Так вот что тогда случилось. А я думала, что ты в одиночку черешню подворовывал, – оборачиваюсь на нее и замираю в ожидании. – Ты так интересно пишешь… Необычно. Я никогда не задумывалась, что у меня волосы цвета подсушенной апельсиновой корки. Раньше они меня раздражали, и я даже просила маму перекрасить мне волосы, но она отказалась. Сказала, что у меня чудесный редкий цвет. Теперь я не представляю себя с другими расцветками, – она нежно улыбается и чуть наклоняет голову. – Спасибо, Сеня. Было интересно, как меня могут описать словами. И мне понравилось, – она протягивает блокнот. Когда я беру его, она не отдает, глядя в глаза. – Значит, я твоя муза?

Стремительно краснею. Совсем позабыл, что расписал все в подробностях!

– Д-да, – выдавливаю из себя, пытаясь забрать блокнот, но Зоря все еще держит его. – Если тебе это не нравится, то…

– Мне это нравится. Я хочу, чтобы ты тоже стал моим музом.

От удивления разжимаю пальцы и роняю руку себе на колено.

– А так можно? – спрашиваю полушепотом.

– Почему нет? Ты писатель, я художница. Мне тоже нужно вдохновляться, – она подмигивает, и я покрываюсь мурашками. Щеки все еще жжет. – О, вот и поймала я вдохновение. У тебя есть с собой ручка?

Протягиваю ей ручку взмокшей от волнения рукой.

– Можно я в твоем блокноте порисую?

Киваю, не успев осознать всего произошедшего. Музом… Она хочет, чтобы я стал ее музом. Я… Не Тёмка, не Лёнька, а я!

Ощущения в животе усиливаются. В голове проскакивают слова Лёньки о том, что у него не было бабочек после поцелуя с Сати. Смотрю на Зорю, которая сидит, подняв колено и прижав к нему блокнот, и рисует, посматривая на меня. От каждого ее взгляда меня бросает в дрожь, а эти крылатые насекомые перемещаются от груди до живота и обратно.

– Постарайся не менять позу, хорошо?

– М-м, ладно…

Сидеть неподвижно после того, как тебя об этом попросили, становится почти невозможно. То нос чешется, то ухо под солнцем слишком сильно нагревается, а ведь сегодня на небе облака, и солнечные лучи редко пробиваются через них.

– Вот, держи, – Зоря протягивает мне блокнот и ручку.

Поворачиваю его к себе и замираю. Она нарисовала мой портрет легкими штрихами. На нем я и в то же время не я. Посматриваю то на рисунок, то на Зорю, волнуясь больше, чем она.

– Меня никогда так красиво не рисовали, – признаюсь я.

– А меня никогда так красиво не описывали, – она хихикает. – Видишь, как хорошо быть музами друг для друга? – Зоря протягивает руку. – С тобой приятно работать!

Протираю ладонь о ткань футболки и пожимаю подруге руку. Она чуть больше моей, ее пальцы тонкие и длинные, а кожа теплая и мягкая. Намного мягче моей или кожи рук Тёмки и Лёньки. И не похожая по мягкости на кожу рук мамы или бабушки. Она совсем другая.

– Знаешь, я сегодня хотела побыть одна, – начинает Зоря. Мне становится неловко, что я прервал ее время наедине с собой, ведь сам собирался провести его точно так же. – Но когда ты пришел, мне стало не так одиноко.

– Почему тебе одиноко?

– Мой папа моряк. Сейчас он в рейсе, и я очень по нему скучаю. Они с мамой давно развелись. У них хорошие отношения. Иногда папа звонит мне по видеосвязи и присылает всякие интересные фотографии и тексты. Привозит гостинцы. Но когда его слишком долго нет рядом, мне становится так тоскливо. Хочется с ним пообниматься, а он далеко. А с мамой объятия иные…

Пока Зоря говорит, эмоции на ее лице сменяются. Сначала ее глаза горят от восторга и гордости, а голос звучит нежно, потом веки чуть прикрываются, слова становятся тише. Она очень любит своего папу.

– Мне жаль, что твой папа далеко, – негромко говорю я.

Наша беседа становится более личной, глубокой.

– Это же не твоя вина, – Зоря улыбается, однако ее глаза еще полны грусти.

Мы смотрим друг на друга. Постепенно я ощущаю, что вожу пальцем по ее руке. И она делает то же самое. С тех пор, как мы пожали руки, мы их не разжимали. От осознания становится неловко. Она, кажется, тоже это понимает, и мы отпускаем ладони, садимся друг к другу боком.

– Поэтому я люблю ходить к дяде Макару и наблюдать за птицами. Это умиротворяет и отвлекает от тоски по папе, – она вдруг выставляет руку вперед и говорит: – Замри.

Проходит несколько мгновений, в которые я даже не дышу, прежде чем на поднятый ею указательный палец садится малиновка. Зоря медленно подпирает голову второй рукой и улыбается. А я смотрю на нее, стараясь запечатлеть момент. Она переглядывается с птичкой, а та то и дело перебирает лапками, передвигаясь по пальцу Зори.

– Она к нам часто прилетает, зимой из моей кормушки питается, – тихо сообщает Зоря.

– А как ты ее узнаёшь? – шепчу я.

– Кажется, только она любит сидеть у меня на пальце. Интуитивно различаю.

Малиновка, недолго посидев и построив нам глазки-бусинки, взмывает в небо и улетает. Зоря провожает ее, а я вспоминаю про блокнот, подхватываю его с травы и делаю зарисовку из слов о том, что только что увидел.

– Сеня, ты так интересно пишешь, фантазия у тебя работает, – начинает Зоря. – Можешь мне помочь?

– Конечно, – соглашаюсь, не подумав и не отрываясь.

– Я хочу маму с дядей Макаром свести. И для этого мне нужно подстроить им свидание. Но у