а будь моя власть, я бы вешал за нее, построил бы здоровенную виселицу, пусть это и стоило бы мне вечного блаженства за гробом»[460].

Хотя к этому времени виселицы еще не снесены, многим преступникам удалось их избежать и даже подстроиться под новые реалии. Однако следы Третьего рейха еще ощутимы; в языке Клемперер находит их повсюду. Он замечает, как сильно речи политиков-коммунистов в ГДР похожи по интонации на речи так ненавистных им национал-социалистов. Этот «язык Четвертого рейха», по выражению Клемперера, кажется ему, «порой имеет меньше отличий от языка Третьего рейха, нежели саксонский диалект в Дрездене от саксонского диалекта в Лейпциге»[461].

На западе Германии тоже поддерживают то, что проверено временем, хотя в несколько иной форме. Когда меньше чем через 20 лет после окончания Второй мировой войны с конвейера сходит первый немецкий танк, бундесвер продолжает традицию вермахта и в качестве названия опять выбирает имя хищной кошки [462].

Теперь он называется «леопард».

Глава 5

Драчун

Самое достойное в охоте – это дичь.

Адольф Гитлер, 1941 год

В тени деревьев стоит буро-зеленый колосс – кажется, он только что вышел на поляну из защищающих его зарослей. Подняв голову с ветвистыми рогами, неподвижным взглядом он смотрит вдаль, будто остановился на миг проверить, нет ли опасности. Но он не шелохнется. Так стоит он с давних пор в зоопарке Берлин-Фридрихсфельде. Шли годы и люди, патина легла на его металлическую шерсть. Ничто не выдает его имени и происхождения. Большинство посетителей проходит мимо, не обращая на него внимания. Но он мог бы о многом рассказать, ведь за ним тянется долгая история.

Началась она больше 80 лет назад и около 20 километров к западу. Люди, устремляющиеся этим осенним утром 1937 года на берлинскую улицу Мазуреналлее, уже издалека видят его золотистое тело, которое светится даже в тусклом молочном ноябрьском свете. Со своего каменного пьедестала он величественно наблюдает за окружающим ландшафтом, пристально глядит поверх аллеи на площадь Адольфа Гитлера, переименованную позже в площадь Теодора Хойса[463].

В августе годом ранее недалеко от этого места Берлин принимал молодежь со всего мира, надев по случаю Олимпийских игр[464] дружелюбную маску. И как в те дни, на верхнем ярусе Олимпийского стадиона перед выставочными павильонами вновь развеваются флаги со всех концов земли рядом с флагом со свастикой. В этот день, 3 ноября 1937 года, в немецкую столицу прибыли охотники всех глав государств. Тут стоят французские парфорсные охотники в красных пиджаках и белых панталонах, окруженные возбужденно прыгающей вокруг сворой охотничьих собак. У главного входа восседает верхом финский сокольничий. На лицо он низко надвинул бесформенную шапку из медвежьей шкуры и угрюмо выглядывает из-под нее, в то время как беркут на его правой руке беспокойно осматривается по сторонам. По правую и левую сторону от золоченой статуи оленя выстроились в ряды немецкие лесничие. Из зеленых рядов торчат лишь кисти из волос серны на шапках, похожие на огромные помазки [465].

3 ноября – не простая дата. Это День святого Губерта, когда охотники вспоминают своего покровителя, жившего в 700-м году. По легенде, Губерт, тогда еще юный смельчак благородных кровей, повстречал на охоте оленя, в рогах которого светилось распятие. Он был так поражен видом животного, что оставил его в живых и стал отныне набожным христианином, а позднее – даже епископом Льежа. Правда, эта же история приписывается святому Евстафию, раннехристианскому великомученику, преданному казни на 600 лет раньше, в Древнем Риме. Лишь в XVII веке легенда перешла к Губерту. Это была попытка придать феодальной охоте христианский облик и тем самым подобрать нравственные основания, утверждая, что так почитают «Творца в его творении», как писал в 1880 году охотник Оскар фон Ризенталь в стихотворении Weidmannsheil («Удачной охоты»)[466].

Но в этот День святого Губерта в 1937 году Берлин мало вспоминает о прошлых покровителях охоты, не говоря уже о божьих созданиях. В Берлин прибыли профессиональные охотники, чтобы присутствовать на открытии Международной охотничьей выставки. Один из редких и последних случаев, когда нацисты используют понятие «международный» не для нападок на евреев, а для создания у зарубежных стран иллюзии, что Германия открыта миру [467]. Выставка должна укрепить «товарищеское сотрудничество охотников со всего мира»[468]. По крайней мере, позже покровитель выставки будет хвалиться ей как своим величайшим успехом. И этот покровитель является подлинной причиной огромного скопления людей. С минуты на минуту здесь появится Герман Геринг.

Полный и популярный

Геринг – второй человек в государстве после Гитлера и национал-социалист с первых часов движения. Еще в 1923 году он участвовал в попытке путча в Мюнхене, в 1928-м сидел в берлинском рейхстаге от партии НСДАП и с 1932-го в качестве председателя рейхстага активно содействовал развалу Веймарской республики. Однако к Гитлеру его привели не столько политические убеждения, сколько жажда власти[469]. Бывший летчик-истребитель, награжденный в Первую мировую войну высшим военным орденом Pour le Mérite[470] за многочисленные сбитые самолеты, искал в неразберихе молодой демократии новое для себя применение. Гитлер в свою очередь нуждался как в авторитетном, так и беспринципном союзнике. Геринг сыграл важную роль в организации гестапо, приказал построить первые концентрационные лагеря и вдобавок не чурался убивать старых соратников, если они стояли у него на пути, как, например, руководителя СА Эрнста Рёма[471][752]. С другой стороны, авторитет Геринга как героя войны и его связи в лучших кругах общества помогли ему сделать национал-социализм «пристойным»[472]. К тому же из-за своей обходительной, якобы близкой народу манеры поведения кажется, что он один из немногих в нацистской верхушке, с кем можно запросто пообщаться, поэтому Геринг пользуется не меньшей популярностью у населения, чем сам Гитлер [473].

Сейчас, в конце 30-х, Геринг находится на вершине своей власти. Он министр-президент Пруссии, председатель рейхстага, рейхсминистр авиации и уполномоченный по четырехлетнему плану. И хотя в 1934 году ему пришлось уступить руководство гестапо Генриху Гиммлеру, взамен он, разумеется, получил два новых поста. Теперь он может называть себя рейхсминистром лесного хозяйства и – что, вероятно, значит для него гораздо больше – имперским егерем (рейхсъегермейстером)[474].

Звание имперского егеря возникло еще в Священной Римской империи германской нации при императоре Максимилиане, что, пожалуй, было вполне во вкусе Геринга [475]. В конце концов, бо́льшую часть детства