Геринг. На руках он несет Муки. «Где можно запереть льва?» – спрашивает Геринг у главного лесничего. «Лучше всего в ванной комнате», – предлагает тот. Разместив Муки в ванной, они отправляются на охоту на кабана. Пока Геринг на протяжении нескольких часов предается своей страсти, бродя по снежной каше, лев справляет нужду по всей ванной комнате[445].

Помимо лошади и восхваляемых Герингом оленей и дикого рогатого скота нацисты почитают в первую очередь хищников, так как идентифицируют себя с ними [446]. Мыслители, в частности Фридрих Ницше и историк Освальд Шпенглер, используя в своих трудах метафору «человек-хищник», невольно заложили для этого основу. «Хищник – это высшая форма свободно движущейся жизни», – пишет Шпенглер в книге «Человек и техника» в 1931 году. «Высокий ранг человеческому виду придает то, что он является хищником»[447]. Хищник также является для Гитлера лейтмотивом, например в его описаниях идеальных представлений о будущей молодежи Германии: «Слабое должно быть выбито. Сильной и красивой хочу я видеть мою молодежь, властной и неустрашимой. Свободный, прекрасный хищник должен сверкать в ее глазах»[448].

Хотя домашняя кошка по названным причинам находится в тяжелом положении, ее большие, дикие сородичи олицетворяют собой все то, что национал-социалисты ценят в хищниках. Если лев служит для Геринга символом власти и силы, то другие хищные кошки с приписанными им качествами – ловкостью, агрессивностью и быстротой – играют более важную роль. Ведь то, что относится к поколению будущих солдат, должно относиться и к их оружию.

Кошки в цепях

В конце августа 1942 года четыре «тигра» силятся пробраться через болота к Ленинграду. Они едва продвигаются вперед, так как слишком тяжелые для этой болотистой почвы и все больше вязнут в ней. Строго говоря, они еще совсем не готовы для операции из-за множества недостатков. Но Гитлер начинает терять терпение и хочет увидеть быстрый успех. Поэтому на конференции по вопросам вооружения в начале марта он лично настоял на том, чтобы немедленно испытать «тигры» в бою [449]. По задумке, они должны были потрясти врага и нанести уничтожающий удар. Вместо этого первое боевое применение заканчивается провалом: трое «испускают дух» прямо посреди болота и их приходится с трудом вытягивать на буксире. Но еще хуже выхода танков из строя то, что теперь русским известно про новейшее немецкое секретное оружие. И главное – его слабые места.

После начала Восточной кампании летом 1941 года довольно скоро выяснилось, что немецкие танки не настолько эффективны, как это пыталась внушить нацистская пропаганда. Кроме того, вермахт не был готов к длительным боевым действиям в условиях русской зимы, тем более к температуре ниже 40 °C, как зимой 1941/1942 года. Почти миллион солдат погибли в бою, замерзли или умерли от болезней на Восточном фронте в этот период. Кроме того, Красная армия располагала танком Т-34, который до сего времени превосходил все немецкие модели и стал ужасом вермахта. В ноябре 1941 года впервые было уничтожено больше немецких танков, чем русских. Необходимы новые, прежде всего более быстрые танки, которым под силу тягаться с Т-34[450]. Но не только: уже сами названия должны ясно демонстрировать, что они такие же быстрые, маневренные и смертельно опасные, как хищники. Так в министерстве обороны возникает идея назвать обе новые модели в честь больших кошек. Впервые в истории вооруженных сил Германии боевые машины обозначают не комбинацией из букв и цифр. Более тяжелый танк получает название «Тигр», более легкий и маневренный – «Пантера».

Через год после того, как первые четыре «тигра» застряли в болоте под Ленинградом, «пантерам» под Курском приходится не лучше[451]. Успехи случаются все реже, пока наконец война не достигает границ Германии. Сначала она приходит с неба.

За эту войну Дрезден перенес уже много воздушных налетов. Виктор Клемперер пережил их все с той же удачливостью, с какой ему до сих пор удалось избежать депортации. «Дни идущего на смерть», как он их называл, превратились в годы. Людей в его окружении становилось все меньше, и с каждым днем растет опасность, что скоро настанет его черед. До Виктора доходят слухи, что «эвакуируют», как это называется официально, последних оставшихся в городе евреев. То же Клемперер слышал о «работе в другом городе», и он подозревает, что это означает[452]. Об Освенциме Виктор знает мало, но в любом случае достаточно, чтобы не строить иллюзий о том, что его там ожидает. На 13 февраля 1945 года в Дрездене проживает всего 70 евреев, которых должны депортировать на следующей неделе. Среди них, вероятно, окажется и он. Но этого не произойдет.

На часах около половины десятого вечера, когда он слышит далекое гудение; оно звучит все громче[453]. Это двигатели британских бомбардировщиков, находящихся на подлете к Дрездену[454]. С прошлой осени было совершено 174 воздушных налета [455]. Но то, что обрушится на город этой февральской ночью 1945 года и в следующие полтора дня, дрезденцам еще не приходилось испытывать. Почти 4000 тонн фугасных и зажигательных бомб сбросят на город британские и американские эскадры [456]. Возникший огневой шторм, бушующий на центральных улицах города, не делает различия между «арийцами» и «евреями». И как бы цинично ни звучало, для Виктора Клемперера это станет спасением. В хаосе руин и пожаров ему с Евой удается незаметно скрыться от гестапо [457].

В следующие дни они пробираются через город Пирна в местность Фогтланд и оттуда уже в Баварию, где три месяца спустя узнают об окончании войны. В июне 1945 года Клемпереры возвращаются в Дрезден. Вскоре они вновь переезжают в свой старый дом, из которого вынуждены были выехать пять лет назад. Пройдет совсем немного времени, и он также станет домом для белого кота с серыми пятнышками [458].

Через два года после окончания войны Клемперер опубликует труд, как он сам назвал, о Lingua Tertii Imperii. «LTI. Записная книжка филолога»[459] – книга, которую он тайно писал во время войны, не имея доступа в библиотеки и архивы и работая лишь дома. В ней он упоминает весенний приказ 1942 года, предрешивший конец для его кота Мужеля – и не только для него. Неизвестно, скольким животным из еврейских домов он стоил жизни, но это были, пишет Клемперер, «не единичные случаи, не отдельные проявления подлой жестокости, нет, все происходило вполне официально, методично. И вот о такой жестокости ничего не говорилось на Нюрнбергском процессе,