Обезьяна почти добралась до конца тонкой ветки, как вдруг издала пронзительный вопль, метнулась вперед и свалилась с высоты примерно тридцати футов, со стуком ударившись головой в твердую землю. Несколько секунд она лежала неподвижно, затем поднялась, улыбнулась нам, полязгала зубами, сделала один шаг… и упала замертво.

Впервые с того дня, как мы покинули Ахмеда и опийную ферму, я увидел улыбку на лице Макси.

Я понял, что причиной, заставившей брата улыбаться, стала вовсе не одуревшая обезьяна. В действиях животного он увидел расчет — умственный и физический. Обезьяна шла по одной тонкой ветке, одновременно хватаясь руками за другую — над ее головой, — тем самым равномерно распределяя свой вес между двумя ветвями — верхней и нижней.

Макси медленно повернулся вокруг своей оси, оглядев весь периметр стен территории «Уоркс». Достаточно близко к стенам росли только три дерева, ветви которых свешивались над огороженной территорией. Одно из них стояло напротив домика «пирожников». «Пирожниками» называли техработников, которые превращали просушенный опий в готовый к употреблению продукт, скатывая из него шарики для курения. Одна ветка дерева простиралась на восемь или девять футов над территорией «Уоркс», а под ней тянулась усыпанная битым стеклом стена. Ветка была такой тонкой, что охранники не стали спиливать ее, видимо полагая, что перебраться по ней на охраняемое пространство невозможно.

— Что ты там увидел? — спросил я его.

Макси ладонью заслонил глаза от слепящего солнца и указал на тонкую ветку.

— Примерно в двенадцати футах над ней расположено переплетение более толстых ветвей — слишком высоко, чтобы до них дотянуться, если только не воспользоваться…

Он улыбнулся и показал на размотанный тюрбан, который один из «пирожников» разложил на крыше домика для просушки.

— Я думаю о том, как распределить вес человека между двумя или даже тремя точками — так, чтобы он не приходился на одну только тонкую ветку, — проговорил Макси, продолжая смотреть на размотанный тюрбан «пирожника».

— Напоминает головоломку, — сказал я.

— Ага, — улыбнулся он и добавил: — Я всегда любил головоломки. Эта не из легких, но в принципе разрешима.

В ту ночь, когда южное небо усыпали звезды, а Макси продолжал трудиться над теорией распределения человеческого веса путем триангуляции, Ричард закончил записывать в дневник все, что он знал относительно источника их будущего процветания — опия.

После того как опий высушен, его переносят в ангар, прессуют в брикеты, заворачивают в промасленную непальскую бумагу[30] и продают честным потребителям под названием акбари. Растворенный в воде или алкоголе, акбари используется преимущественно в медицинских целях. В Индии для бедного человека он является единственным лекарством от малярии, единственным способом вернуть силы в старости, единственным средством получить облегчение от усталости и боли.

— Почему бы нам просто не продавать акбари, братец? — спросил Макси. — Мы могли бы делать это прямо здесь.

— Чтобы ты мог оставаться по соседству с опийной фермой, Макси?

— А почему бы и нет? Чем плохо продавать акбари?

— Потому что продавать облегчение от боли да усталости и продавать счастье — это не одно и то же.

— Что ты имеешь…

— Послушай меня, Макси. Я согласен с тем, что можно заработать кое-какие деньги, торгуя болеутоляющим, но состояние на этом не сколотишь. Никогда. Настоящие деньги лежат там, где продается мечта о счастье. Опиумный дым — вот где настоящие деньги. И никто в Индии не курит опий, это делают только в Китае. Нет, не отворачивайся от меня, Макси. Слушай. Сначала китайцы смешивали опий-сырец с табаком или листьями бетеля и называли это медак. Но медок вызывает у курильщика лишь непродолжительные и поверхностные дремы, поэтому в один прекрасный день какой-то лихой парень, должно быть, сказал: «К черту эту мякину! Я буду курить Тара-Хан»[31]. И начал. Чистый опий подарил ему целый мир мечтаний. Целую вселенную грез. Попытайся понять это, Макси. Мы заняты в бизнесе торговли мечтами, и, если курильщик один раз побывал в нем, он захочет жить там всегда. Вот что мы будем продавать ему, Макси, — возможность грезить бесконечно.

Макси долго смотрел на меня, а затем вернулся к своим «веревочным вычислениям».

Мы с братом гнули спины от рассвета до заката, пытаясь доказать хозяевам, что достойны доверия и нас можно перевести в «пирожники». И вот сегодня, три месяца спустя, наконец пришли муссоны. С началом дождей просушка прекращается, и весь опий перенесли в ангар «пирожников». Перемешивать наркотик больше не было необходимости. Теперь хозяева либо дадут пинка в наши багдадские задницы, либо даруют нам то, что мы жаждем, — работу в ангаре «пирожников».

Целых три месяца мы ворошили опий и строили планы. Подшивали к штанам потайные карманы, наблюдая за тем, как обезьяны перелезают через стены по ветвям деревьев, и копали нору в темном углу у стены, который не просматривался с двух соседних сторожевых башен.

Это произошло, когда мы мокли под дождем во дворе «Уоркс». Дождь шел. Мы стояли. И ждали. А надсмотрщики-индусы издалека смотрели на нас, двух странных мальчишек, гадая, надолго ли нас хватит. Мы стояли так два дня и две ночи без движения и еды. Мы ждали.

Наконец утром третьего дня, прячась под зонтиком, который нес лакей, подошел инспектор.

— Чего вы хотите? Почему вы все еще здесь? У вас ровно минута, чтобы ответить на мои вопросы, а потом я велю охране пристрелить вас обоих, — сказал он злой скороговоркой на хинди с сильным деревенским акцентом.

Я улыбнулся и склонил голову. Первые две фразы, произнесенные инспектором, я не разобрал, но общий смысл был понятен.

— Благодарю вас за то, что удостоили нас своим вниманием, господин. Мы всего лишь хотели бы остаться и работать на вашем замечательном предприятии.

— Но наступил сезон дождей. Нам больше не нужны мешальщики.

— Мы благодарны вам за то, что вы позволили нам овладеть искусством перемешивания продукта. Теперь мы хотели бы овладеть искусством «пирожников».

Это заявление, без сомнения, озадачило инспектора, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы переварить его.

— Хорошо, — сказал он наконец, — мы позволим вам изучить ремесло «пирожника», но платить вам не будем.

— Вполне справедливо, — торопливо ответил я, прекрасно понимая, что нашу зарплату он будет класть себе в карман.