Giovanni Battista Tiepolo – Queen Zenobia Addressing Her Soldiers, between 1725 and 1730 (detail)

Констанций оценил красоту царицы и решил, что черты ее лица были резки, но он не мог не признать, что Зенобия необыкновенно хороша.

За колесницей царицы двигалась тяжелая кавалерия, победившая знаменитых катафрактов[88] из Парфии[89] и подтвердившая заслуженную славу в последнем походе. Стоя в первом ряду, Констанций внимательно разглядывал вооружение и доспехи. Лошади шли тяжело, переход от Аравии до Пальмиры дался им нелегко.

За спиной Констанция прошепелявил знакомый голос:

– Римская конница побежит при первом натиске наших героев!

Он обернулся и узнал легионера, который сопровождал его к префекту в Византии. Не узнать лицо с ужасным рубленым шрамом было невозможно. Ему вспомнилось предостережение Модеста Юстуса о дезертирах-пальмирцах.

Дезертир тоже его узнал и что было мочи заорал:

– Стража! Стража! Здесь римский лазутчик!

Констанций не раздумывая нырнул в толпу горожан и пригнулся, чтобы высокий рост не выдал его, но стражники перекрыли все выходы из портика. Он пробирался туда, где пересекались главные улицы и была возможность улизнуть, но как только добрался до перекрестка, увидел впереди шеренги солдат.

Остался только путь на восток, вслед за праздничной процессией, которая продолжала двигаться к храму Бела[90].

Стражники у ворот беспрепятственно пропускали народ в обширный двор храма. Констанций тоже вошел туда и в поисках выхода обследовал портик по периметру двора. Он отыскал вторые ворота, но выходить до окончания церемонии было запрещено. Констанций понял, что оказался в ловушке.

Царица Зенобия сошла с колесницы и поднялась по ступеням. Из храма Бела вышли жрецы и под торжественное пение преклонили головы. По пандусу на площадку завели белоснежного быка с золочеными рогами. По знаку верховного жреца народ хором стал повторять слова священной молитвы. Жрец в алом одеянии оглушил быка молотом, другой перерезал горло. Вспоров брюхо быку, верховный жрец изучил печень и легкие, затем возложил их на алтарь.

Вспыхнул огонь, и все стихло. Горожане и стражники затаив дыхание следили за клубами дыма, которые поднимались к небу. Жрец поднял руки, и это значило, что благодарственная жертва принята, бог обещал благополучие и процветание. Отовсюду понеслись крики радости.

Церемония закончилась. Царица и ее приближенные покинули храмовый двор. Стражники у ворот беспрепятственно выпускали женщин. Мужчин встречал дезертир. Толпа во дворе редела, и наступил момент, когда он указал на Констанция:

– Вот лазутчик! Берите его живым!

Осталась последняя надежда, и Констанций помчался к храму. На пороге он выкрикнул:

– Peto ad asylum![91] – и упал, сраженный ударом древка по голове.

Из храма к Констанцию приблизился жрец, со стороны двора прибежал охранник и остановился на пороге – вооруженный человек не мог войти в храм.

– Я заберу его!

– Этот человек попросил убежища у верховного бога, – ответил жрец. – Он под его защитой.

– Ступня лазутчика не в храме, я вытащу его за ногу!

К жрецу подошел служка и затащил Констанция в храм.

– Как видишь, у нас больше нет причин для спора, – сказал жрец и степенно удалился.

За тысячу миль от Пальмиры, в Дрепане, Елена ощутила резкую боль в затылке, а потом и в сердце. Так она поняла, что с Констанцием случилась беда, и сделала то, что должна была сделать, – обратилась к Иисусу Христу и попросила помочь сыну Божьему и человеческому Констанцию преодолеть все невзгоды. Бог обещал помочь, или же ей так показалось. Но боль в затылке утихла, и сердце забилось ровнее.

Во время сиесты она решилась поговорить с отцом.

– Перед отъездом Констанций сказал, что, когда вернется, попросит у тебя моей руки.

– Ты сама этого хочешь?

– Мне кажется – да.

– А как же Давид? – отец с горечью посмотрел на нее.

– Люблю его как брата и буду продолжать любить.

– Вот как! А если Констанций не вернется?

– Он вернется, я знаю!

– Констанций – военный, вся его жизнь в боях и походах. Ты будешь подолгу оставаться одна.

– Но зимой-то не воюют, значит, мы будем вместе!

– Ошибаешься, – Теодор покачал головой. – Он преторианец, его служба продолжается круглый год.

– Я буду жить рядом с ним!

– Иногда это будет невозможно, его служба опасна.

– Меня и это не остановит.

– Но мы ничего про него не знаем. Кто его родители?

– Констанций обещал все о них рассказать.

Наконец Теодор привел последний и самый важный аргумент:

– Я не хочу, чтобы ты покидала родной дом.

– Прости. Об этом я не подумала. – Елена обняла отца и не увидела, как увлажнились его глаза.

После этого разговора Елена запретила себе думать о Констанции, привечала Давида и заботилась об отце. Казалось, мир воцарился в сердце Елены, однако все, о чем она запрещала себе думать днем, приходило к ней в снах по ночам. Ей снилось, как окровавленный Констанций падал, пронзенный стрелой, или погибал от ножа убийцы. Иногда во сне он нежно брал ее за руку, и это были счастливые минуты.

Констанций пришел в себя, не понимая, где он находится. Во мраке тускло горел фитилек, освещая каменные ступени и угол постамента.

Рядом с ним стояла чаша с водой, он напился, и ему полегчало. Постепенно вспомнилось все.

«Значит, жив. Но как мне покинуть храм?»

Вдалеке показался свет фонаря, и Констанций увидел несколько человеческих фигур. Когда они приблизились, он заметил, что одна из них – женщина, закутанная в плотную паллу, и ее окружают охранники.

– Госпожа, вот этот человек. – Жрец поставил перед ней раскладное кресло, и она села.

Констанций попытался подняться, но все поплыло перед глазами.

– Ты можешь лежать.

Женщина откинула паллу от лица, и Констанций узнал Зенобию. В свете ламп ее лицо утратило надменность и жесткость. Царица была красивой, но усталой женщиной.

– Теперь ответь на вопрос и говори правду. Ты – лазутчик Аврелиана?

Констанций не посмел врать царице:

– Да.

– Ты преторианец?

– И это правда.

– Знакомо ли тебе имя Модеста Юстуса? Он тоже преторианец.

Удивленный Констанций сел:

– Это имя хорошо мне знакомо.

– Модест Юстус жив? – Вопрос дался Зенобии с трудом, казалось, он слишком много для нее значил.

– Два месяца назад я с ним говорил, – ответил Констанций.

– Слава богам! – царица испустила радостный возглас. – Тебе известно, где он сейчас?

– Известно, не отрицаю.

– Клянешься ли ты доставить ему письмо, если я освобожу тебя?

– Да, госпожа.

– Завтра тебе вручат письмо и мандат, а потом проводят до Окарабы[92].

– Благодарю, госпожа, и клянусь именем Бела, что доставлю Модесту Юстусу твое письмо.

– Прощай. – Зенобия поднялась с кресла, чтобы уйти, но Констанций остановил ее:

– Могу я задать вопрос?

– Задавай, – разрешила царица.

– Почему ты не стала меня допрашивать?

– Ты думаешь, что можешь рассказать мне то, чего я не знаю? – Зенобия усмехнулась, накинула на лицо паллу и удалилась в окружении охранников.

На обратном пути Констанций позволил себе помечтать о Елене. И чем ближе становился Дрепан, тем больше времени он посвящал не только мечтам, но и практической стороне дела. Волей-неволей у него возникали вопросы. Получит ли он разрешение на женитьбу от командира? Где лучше провести церемонию заключения брака? И согласится ли молодая жена отправиться в поместье его родителей?

Но только при одном – главном – вопросе его сердце замирало от ужаса: а вдруг Елена откажет ему?

Эту мысль Констанций гнал от себя.

В Никее ему показалось, что в толпе мелькнул дезертир со шрамом. Но Констанций отмахнулся (откуда бы ему здесь взяться?) и этим успокоился.

Прохладным сентябрьским днем, уже на подъезде к Дрепану, там, где начинался лесистый участок, дорогу перегородило упавшее дерево. Констанций спешился и, обходя препятствие, повел коня в поводу. Вдруг из леса выехал всадник, а двое других отрезали ему дорогу назад.

Констанций свистнул, и его конь умчался в чащу. Сам он кубарем скатился в кусты, выдернул из-за голенища нож и метнул в того, кто был ближе.

Затаившись, Констанций слышал все, о чем говорили разбойники.

– Хадад мертв!

– Stercus accidit![93] Куда подевался этот spurius?[94]