Ария что-то говорит, а я слышу только обрывки: «Я выбираю тебя», «Я тебя не оставлю». В ушах звенит, будто я под водой: иду, как булава, на самое дно. Сам виноват: привязал к себе, заботился, оберегал. Нужно было оставаться тварью. И внезапно понимаю, что не смогу ее отпустить, но не скажу об этом.

В висках кровь перегревается, шумит. А как вытолкать из себя ненужные чувства, я не знаю. Как подросток таю от ее нежных пальчиков, завожусь, не остановить теперь.

Она легкая, словно перышко. Кладу ее на кровать и яростно врываюсь в рот. Языком вымаливаю прощение за все сказанные слова, руками стираю обиды, телом взращиваю между нами новые мосты.

Тормоза отказывают напрочь, во рту сухо, в груди тесно, а пах пульсирует, и скручивает бедра, будто я мальчишка.

Развожу Арии ноги. Она податливая, мягкая. Моя? Рычу и кусаю ее, как сумасшедший. Я и есть сумасшедший, если добровольно соглашаюсь любить снова. После всего, что было, после Весалии, Мириды, моих детей, что не пережили тридцатник. Я сви-хну-лся!

Отстраняюсь, а мой укус, как клеймо, горит красной меткой на белоснежном плече. Я безумец. Поехавший! Арии наверняка больно, но пальцы только сильнее впиваются в мои волосы, царапают загривок, тянут вниз. Сильно, до искр из глаз. Смотрит на меня так пристально, читает меня, выворачивает, перетряхивает, будто под кожу забирается и по капле вытягивает яд и горький дурман, в котором жил столько лет.

Толкаюсь в нее, не разогревая. Она раскрытая, влажная, принимает меня, откинувшись на подушку.

Слизываю с ее кожи запах ландыша, хочу его уничтожить, истребить, а он все равно преследует.

Широкие движения ладоней, рывки навстречу, дыхание одно на двоих. Она тихо стонет и царапает кожу. Глубже, чем вчера. Хочу, чтобы шрамы рождались под ее пальцами и не исчезали. Никогда не исчезали.

Обнимает меня, прижимается теснее, что-то шепчет на ухо, а я слышу только, как мое имя повторяет снова и снова. И в этом бесконечном потоке доверчивого шепота именно оно – выстрел в голову, разметавший мысли по углам, воспламенивший мою кровь. Хочу, чтобы она не замолкала, пусть выкрикивает его в синее небо. Пусть расколет его над нашими головами.

Притягиваю ее к себе и сажусь на колени, а стройные белые бедра обхватывают меня тисками, отчего дурею окончательно и несусь вперед, а Ария выгибается в кольце моих рук. Алый водопад падает на постель и горит в свете люнн.

Тяну ее на себя и перекатываюсь. Позволяю ей быть главной, ложусь на спину. Сдавливаю руки на плотных ягодицах, а Ария царапается и дышит в потолок. Наполняю ее собой, а она наполняет меня новыми эмоциями. Башню срывает, и паруса мои напрочь потрепались! Это не секс, нет. Это, лисий ядреный орех, чувства. Моя мякоть, к которой я никого не подпускал тридцать лет. Срок целой жизни.

Ария опускает взгляд, а я даже не дышу. Синяя глубина горит, пульсирует, в ней не жалко умереть. Так, наверное, выглядели бы богини войны, если бы существовали.

Красный шелк ее волос на моей груди, ногти впиваются в плоть, раздирают до крови. Наклоняется, подхватывает языком алую каплю до того, как ранка затянется.

Фурия. Безумная, дикая, до самых костей может добраться одним лишь словом.

Моя…

Ария двигается резко, уверенно и размашисто. Нуждается в освобождении и смотрит с мольбой и страстью, а я будто нарочно торможу, растягивая момент.

Наклоняется прямо к губам и шепчет, опаляя взглядом.

– Давай, Энзо. Я не сломаюсь.

– Фурия! – мне кажется, что глубже невозможно. И ярче гореть невозможно. Пальцы сжимают ее грудь, цепляют твердые соски. Бедра подаются вверх, верх, верх, пока Ария не замирает и, упав вперед, вжимается в меня с криком.

Дергает позвоночник, и я на миг теряю зрение. Мать твою медузью, такого оргазма я не помню в своей жизни! Это желанная смерть, хочу умирать так бесконечно.

– Ар-р-рия-а-а… – пульсация затихает медленно, я откидываюсь назад и понимаю, что снова сделал это. Потерял голову. А может, так правильно? Может, мы доберемся до сокровищ? Вдруг получится?

Она приподнимается, уставшая, измотанная и улыбается так широко и искренне, как никогда до этого. Кладет голову мне на грудь и выводит пальцем невидимые узоры, успокаивая мою дрожь.

– Ты просто мне доверься, – бубнит сонно. – Мы все сделаем. Вместе.

– Я попытаюсь, – отвечаю искренне, глажу ее плечо, где розой распускается шрам от щепки. Целую вспотевший висок и шепчу: – Моя Ария… Глава 21. Ария

Открываю глаза и несколько мгновений смотрю в потолок. Тепло и хорошо. Внутри сворачиваются горячие узелки, стягиваются раны, сшиваются вместе растрепанные мысли, искореняются сомнения.

Есть, о чем подумать, но я не хочу. Стискиваю в невидимом кулаке все тревоги и тот крохотный писклявый голосок, что орет о моем падении и предательстве отца. Запираю. Наглухо. На самом дне черепной коробки, куда почти никогда не заглядываю. Прочь!

Я не сожалею.

А что бы отец сказал, увидев все это? Что я сошла с ума? Что он не позволит? Или что у меня последние мозги выели морские черви?

Отец был жестоким человеком, но ценил личную свободу. Даже мою.

Он скорее рассмеялся бы и напомнил о яблоках.

Жуй и наслаждайся, пока можешь. Сомнения убивают вкус.

Переворачиваюсь на бок и замираю, рассматривая лицо Энзо. Впервые спокойное. Он даже кажется немного моложе. Будто юнец, что только шагнул на борт корабля. Чуть разгладились морщинки у глаз, пропала упрямая складка у рта и на лбу. Черные волосы разметались, разбежались мягкими ручейками по подушке. От воспоминаний, как они вплетались в мои пальцы, становится душно.

Я ни капли не лгала, когда говорила, что не интересен мне его возраст. Так и есть. Кому какое дело? Энзо – бессмертный. И я достаточно хорошо слышу, чтобы уловить цифру в сто тридцать лет, оброненную им вчера. И если он гонялся на Искре за отцом, когда тот еще даже не был женат…

Глупо считать, что ему те «немного за тридцать» на которые он выглядит.

Глупо думать, что меня это вообще волнует.

Хочется коснуться его. Безумно, до острой боли под ребрами, но не решаюсь. Боюсь разрушить хрупкий покой.

Осторожно выбираюсь из-под пледа и ежусь от холода. Нутром чувствую, что Ойс еще не встал. Подхватываю одежду и удовлетворенно натягиваю рубашку и брюки. Вспоминаю о белье и переодеваюсь снова. Пригодится, да и лучше привыкать к нему. Не ходить же без трусов вечно?

Одежда уже совершенно сухая, так что можно не волноваться.

Сегодня в порту сойду на берег. Хочу кое-что купить. Усмехаюсь при мысли, что придется просить деньги у Энзо, раз уж я оказалась на Искре с голой жопой во всех возможных смыслах.