звуках и свисти – я сведу. Короче, у меня болезнь века: синдром упущенной выгоды! Вот как. И фаббинг у меня есть – я даже, когда по тиндеру с какой-нибудь бабой в ресторанчике сижу, все равно в андроиде, а что делать – фаббинг против петтинга! Даром что интернет инвалидный, суверенный, а и что. Хочу быть всегда в курсе, это благородная болезнь, мы вообще как вид только благодаря этому выжили – что в курсе были, где что, что почем. Синдром упущенной выгоды, так-то вот. Всего хочется, всем завидуешь, все время как будто упускаешь. Плохо мне от этого, если честно, от слова “совсем”. Не голова, а тележка в супермаркете, и такое “а-а-а-а-а-а, что мне брать, чтобы не проебаться, а-а-а-а-а-а”. Как бы мне влюбиться, чтоб не ошибиться.

А тут прости, не надо это мне, письма твои, ну отдай мне, просто чтобы не валялось, вот тебе тысяча под расчет. Ты, кстати, понял, что сейчас двадцатые такие тоже, да? Новая неуверенность! Я поэтому собирать их начал, не только ради перепродажи, нравятся мне они, все такие радостные, тревожные. Сейчас такое тоже, да? Да нет, я про настроение, про пыльцу на пальцах.

В общем, вот тебе штука двести пятьдесят за все, не сердись. Даже у меня вон – пять ящиков, открытки, попорченные приветами из прошлого от Мани к Ване. Такие сложнее продать. Или письма, тоже их есть у меня. Их ведь сдают, когда выносят все от умирающей бабки. Это как семечки, умоляют взять в довесок. Это дедовские твои, да? А! Не только? Я слышал новость по “России”, что там то ли сгорело, то ли еще какая авария, да. А ты их скоммуниздил, поди, что ли, тихонечко? Ну ловкач! В носу унес, да? Ой, да ладно, мне-то до фонаря откуда, я если бы спрашивал, чего откуда, уже давно бы на платформе Марк труселями семейными торговал.

Да это вообще обычное дело – помню, во Владивостоке нашли тоже контейнер. Раздать адресатам сперва хотели, потом плюнули и торжественно передали в какой-то музей. В результате по дороге все это купил киношник чокнутый, ему что-то для декораций нужно было, ну а что? А для чего это еще, для бессмертия?

Так-то этих контейнеров с недошедшими письмами – жопой ешь, но их, как правило, сжигают, чтобы не морочиться. После того как похвастаются находкой. Ну да, твой тоже, считай, сожгли. Один ты, как дурак, теперь морочаешься. Да и в каждой семье, небось, прям как у тебя, такие письма от неизвестного деда неизвестной мамке. Я сам так дедовские в Питере на бывший Литейный слил – считай, на них себе будущее построил.

Короче, друже. Мне, честно, это все на хуй не упало. Кто там из самиздатовских писал – сколько песен недопетых, недожатых, как курки? У меня таких песен пылится вон сколько, я тебе по дружбе – тысяча триста рублей, может, там среди открыток вид какой интересный найдется. Дожму курок как-нибудь сам.

Э, чего? Адрес знакомый? Подсосенский? И что? Улитка? Какая еще улитка? Охуеть теперь. Ну ты даешь.

Да не обижаюсь я. Вообще не удивлен, кстати. Ты всегда был это, извини, с прибабахом. Как ВВС говорила, валенок-неврастеник. Оглядываешься, переспрашиваешь, как твой дед. А после удара и старухи – так вообще. Съехал с глузды. Ну, хер с тобой, спасибо, что зашел, когда на психоправа денег найдешь – а тебе нужен, – звони».

Так сказал мне он, так он сказал, сказал, да. Я все записал на диктофон, чтобы не забыть.

1.12

Дорогой папа!

Наш учитель по географии, истории и арифметике собирает коллекцию денег и он хочет со мной меняться. Потому пришли мне пожалуйста русских монет: в 2 коп. 1 коп. 3 коп. 5 коп. 10 коп. 15 коп. 20 к. 50 к. а за 1 р. он обещал дать очень хорошие монеты. Что делают все животные, выздоровели ли коровы?

Если ты хочешь мне подарить на мое рождение что-нибудь для музея, то пожалуйста эти книги: Ф.И. Булгаков «Ловля, содержание, строение тела и жизнь комнатн. и певчих птиц». Потом: Виноградов. «Наставление о ловле рыб и раков в наших пресных водах» и Ю. Синатко. «Руководство к собиранию хранению и наблюдению над насекомыми и другими низшими животными и млекопитающими».

Сегодня у меня была мама, фрейлен очень больна у ней сильное малокровие так что она лежит в больнице.

Целую тебя. Твой Митя. 23.II.1911.

3.28

Когда Ананасов потрошил письма – палец к языку – слюнявым пальцем к письмам – ручку в руку – подписать аршинными цифрами цену – опять палец к языку и так снова и снова, – я сквозь этот танец пальцев увидел, что на одном письме стоит адрес: «Подсосенский переулок, дом 18/5, квартира 19».

Я его прочитал вязким голосом Кувшинниковой с почты, величаво, но со смешком. И я решил, что знаю этот адрес. Это был дом «старика Ревича». Так называл своего товарища мой дед.

Ревич был ленинградец, который переехал в Москву и ненавидел ее так, как может ненавидеть только ленинградец. Считал ее недоразумением. В знак протеста, а вовсе не из-за запрета для пожилых он не выходил из дома – никогда. Продукты ему приносила соседка с первого этажа: он готовил ее сына в институт, а потом и к сессиям. Дед дружил с Ревичем много десятилетий, они сошлись на общей страсти к радиоприемникам, а потом крепко подружились. Дед брал меня к Ревичу, я играл с его кошками, слушал его призрачные рассказы и рассуждения о строении неба. Я заходил к нему и после смерти деда, чтобы снова оказаться с его теми же историями и его голосом: так возвращалось время, в котором дед был жив. Ревич знал об этой моей особенности и повторял истории, как старая пластинка. И я передумал отдавать Ананасову письма. Все равно он предложил такие деньги, что они ничего не изменят: и с ними, и без них перебиваться из кулька в рогожку. И к тому же было весело смотреть, как Ловчилла торгуется. Это в моих глазах делало весь ворох более ценным и рождало приятное неприятное чувство: взбесить старого однокашника, ставшего прижимистым жуком с панцирем в оранжевую дробь. За такое и тысячу рублей не жалко. «Ловчилла»!

Я решил, я решил, я решил, я решил отнести письмо адресату. Я давно не навещал его. Если он живой, он удивится. А я стану его личным почтальоном.

3.29

Дом-улитка. Так его