чего. С вирусами перетоптался. И то, что сейчас, Мартын, для меня поворот головы воробья. Всё на свете ненадолго.

Я: Но это правда? И что тогда будет?

ОН: Что ты меня спрашиваешь?! Что я, все знаю? Что будет, то и будет! Нормально будет идти жизнь.

Я: А после?

ОН: Чего?

Я: После жизни?

ОН: Думаю, ничего.

Я: Не встретимся?

ОН: Нормально все будет. Нормально будет идти жизнь. Не встретимся.

Помолчали.

Еще помолчали.

ОН: Ты теперь еще и почтальоном работаешь, я так понял?

Я: Сейчас не очень понятно, я тут работу потерял. А эти письма нашел. И я их, наверное, носить буду.

ОН: Что ты мямлишь, это у тебя папка, что? Письма еще? Еще для меня?

Я: Нет, там другие адреса.

ОН: Так носи. Кто-то должен относить. Тебе все равно делать нечего.

Помолчали.

ОН: Ну ладно, иди… Иди, не опаздывай! Да подожди. Это не мне письмо. Как оно к тебе попало, я не пойму. Как оно мне может быть отправлено в девятьсот одиннадцатом году? Я, конечно, древний, но в одиннадцатом меня еще на свете не было. Я в его честь назван, деда. Я не видел отца никогда, понимаешь, задрыга? Только один раз он приезжал, но я спал. Мне полгода было.

Помолчали.

ОН: Хочешь прочитать письмо?

Я: Я читал.

ОН: Слушай. Читал он!

«Дорогой папа!

Наш учитель по географии, истории и арифметике собирает коллекцию денег и он хочет со мной меняться. Потому пришли мне пожалуйста русских монет: в 2 коп. 1 коп. 3 коп. 5 коп. 10 коп. 15 коп. 20 к. 50 к. а за 1 р. он обещал дать очень хорошие монеты. Что делают все животные, выздоровели ли коровы?

Если ты хочешь мне подарить на мое рождение что-нибудь для музея, то пожалуйста эти книги: Ф.И. Булгаков “Ловля, содержание, строение тела и жизнь комнатн. и певчих птиц”. Потом: Виноградов. “Наставление о ловле рыб и раков в наших пресных водах” и Ю. Синатко. “Руководство к собиранию хранению и наблюдению над насекомыми и другими низшими животными и млекопитающими”.

Сегодня у меня была мама, фрейлен очень больна у ней сильное малокровие так что она лежит в больнице.

Целую тебя. Твой Митя. 23 февраля 1911 год».

Всё, да? Всё.

Это не мне письмо, понял? Монеты какие-то… Зачем он нас бросил, непонятно, конечно. Чтобы умереть со своими бабочками? Это не мне письмо, задрыга, это отец мой писал моему деду. Он, этот Митя, мой отец. Он через семь лет не бабочек будет искать, а красным комиссаром станет. А уже потом по бабочкам. А потом его расстреляют, понимаешь?

Я: Почему?

ОН: Почему. Ты все-таки не соображаешь ничего. Почему? Ну, например, он Сталина не назвал в тосте. Такая версия. Произносил тост, а Сталина не назвал. Было что-то вроде банкета. Я в одних воспоминаниях читал. И там так: «Банкет». Точка. Дальше написано: «Тосты». Я себе представляю, чего наговорили это болваны, профессора. И сколько времени нужно было бежать от Университета, от Моховой, до Лубянки. Минут двадцать, ну максимум.

Я: Ну можно и за двенадцать.

ОН: Ну нет.

Я: Ну четырнадцать.

ОН: Пятнадцать. Они были пожилые люди, бегали не очень быстро. Так что, может быть, минут за шестнадцать. Они, конечно, сразу после шли и писали.

Я: Доносы.

ОН: Почему доносы? Это называлось информация.

Я: А ваш отец писал?

ОН: Думаю, что нет. Человек его ранга в нештатные сотрудники не шел. И он был другого поколения. Это все-таки были уже обломанные, замерзшие люди, а он был, пардон, из революционного поколения. Все-таки он двадцать пятого числа с револьвером ходил и брал всякие вещи. Так что думаю, что нет. Кроме того, это пустой разговор.

Я: А после того вечера с тостами?

ОН: Это было двадцать девятого мая. А арестован отец был в ночь на тридцать первое мая. Его старший сын – в детдом, а я, младший, остался в городе Ленинграде в блокаду.

Помолчали.

ОН: Ты про это хотел узнать? Это, кстати, все, что у меня от отца. Что, что ты хочешь узнать? Что, Мартын, хочешь знать про черную дыру? Я сорок лет строил институт, чтобы поменять климат. Ты в результате остаешься один. В лютом холоде. Так что пошли мы с тобой оба. На хуй. Ты всегда остаешься один.

Помолчали. Еще помолчали.

ОН: Ты нес мне письмо, Мартын, от моего отца моему деду, понял? «О строении тел у певчих птиц». Вот это темная материя, не понял? Вот, вот, держи. Хочешь, бери, отправь адресату. Держи книгу. И ответь ему, пиши, пиши: «Дорогой папа! Вот твоя книжка, держи. А когда вырастешь, не оставляй нас с мамой, живее будешь. Твой Георгий». Понял? Ладно, иди…

Я: Да не надо мне, я же вам так принес, из-за совпадения.

ОН: Да-да, конечно. Не отказывайся, держи, почтальон. Держи, говорю! Иди, не опаздывай. Вон сколько у тебя там писем, задрыга. И вот еще тебе: передатчик английский с секретом – для твоих аудиоприключений.

Я: Подарок?

ОН: Подарок, подарок.

Я: А что он?

ОН: Полурабочий. Твой дед это умел, и ты сладишь. Тут только электрод магнитный нужен, проволока такая, ну ты знаешь. Дед, небось, куда-то схоронил. Это тебе волшебный подарок. Наследство от меня – сам распорядись, сам решай.

Я: До свидания!

ОН: Евсей, ты мне больше передачи не носи.

Я: Почему? Какой Евсей?

ОН: Да я шучу. Прадед в тюрьму передачки носил и жену нашел. А ты мне старое письмо принес. Иди. Может быть, и ты найдешь. Может быть, еще увидимся однажды.

3.30

За мной закрылась дверь. Громыхнул засов. У него был такой особый засов – длинная металлическая палка. Я выключил диктофон. Чуть не уронил книгу, которую Ревич дал, чтобы я переслал адресату. Она была большая, «Наставление о ловле рыб и раков в наших пресных водах». Какому адресату? Я должен передать ее тому мальчику, да еще с припиской? Видимо, Ревич уже немного по ту сторону, совсем стал старый. Но он дал книгу-посылку, заплатил деньги – теперь я и правда почтальон.

Я пошел к лестнице по полутемному коридору и уткнулся носом в плечо человеку в очках. Он показался мне знакомым: должно быть, я видел его на концертах в «Пропилеях». Запомнить его было нетрудно: рыжие, с сединой волосы, серые большие глаза в очках стальной оправы. В одной руке рыжий держал огромную старую вывеску, на мизинце и безымянном пальце другой висела холщовая сумка со звенящими бутылками и свернутыми в