– Именно так, – снова заговорил Елецкий. – Об этом государь говорил вчера с графом Бенкендорфом…

Он вдруг вскочил, словно получил одному ему видимый знак, приотворил бесшумно дверь и скрылся за створкой. Оставшиеся в комнате немедленно замолчали. Через несколько секунд адъютант появился, выскользнув так же неслышно, и направился прямо к Ивану Федоровичу.

– Ваше превосходительство! Вас просят.

И, склонив почтительно голову, отступил на шаг, развернулся, показывая направление, по которому надлежало следовать генерал-лейтенанту Паскевичу.

Большая, светлая, в три окна комната была обтянута по стенам зелеными набивными обоями. Поверх них ровно в ряд висели портреты генералов, знакомых Ивану Федоровичу. Работы – копии тех, что писал живописец Джордж Доу для Военной галереи, устроенной покойным императором здесь же, в Зимнем. Своего портрета Иван Федорович не увидел, и оттого сделалось ему немного досадно. Он успокоил себя тем, что не нашел здесь и Раевского, в чьем корпусе стоял при Бородине. Видимо, рядом с Кутузовым, Барклаем, Багратионом им находиться еще было несколько неуместно. «Поживем – увидим, – успокоил себя Иван Федорович. – Во всяком случае – предел нам еще не очерчен…» Но в правом боку противно заныл какой-то орган, как всегда бывало при раздражении.

Весь кабинет заполняли три огромных письменных стола, поставленные уступом. Первый, ближний, был свободен от бумаг, разве что две стопки аккуратно высились у правого края. На третьем, дальнем, стоял макет крепости, от двери невозможно разглядеть – какой именно. За средним столом сидел государь, внимательно читал подложенную недавно бумагу. В руках Николай Павлович держал карандаш, которым делал быстрые пометки на полях документа. Дочитав до последней строчки, взял из стакана перо, обмакнул, не глядя, в чернильницу и вывел короткую резолюцию. Перо едва не сломалось под яростным нажимом; очевидно, содержание докладной было весьма неприятное. Отложив бумагу и присыпав написанное песком, государь поднял голову и тут же вскочил, будто только что заметив присутствие Ивана Федоровича.

– Ну, здравствуй, здравствуй, отец-командир! – проговорил он быстрым тенорком, протягивая руки навстречу.

«Отцом-командиром» называл Ивана Федоровича Николай Павлович, когда еще только командовал бригадой в гвардейской дивизии генерала Паскевича. Государь был моложе Ивана Федоровича на четырнадцать лет, но в обращении уже выказывал легкую отеческую небрежность, без стеснения обращаясь на «ты» к боевому генералу, старшему и годами, и опытом, и реальным воинским званием.

Впрочем, Иван Федорович этого не заметил. Напротив, рад был доброжелательному участию государя и с удовольствием разглядывал императора, отыскивая видимые перемены, случившиеся за те пять лет, что миновали с последней их встречи.

Фигура Николая Павловича решительно не изменилась. В свои тридцать он был худощав и гибок, словно мальчишка. Щеки еще не начали округляться, и второй подбородок лишь намечался, еще не опускаясь на воротник. Но большие, темные глаза уже утратили влажный юношеский блеск и смотрели на собеседника неподвижно, подавляя его волю.

Николай еще поцеловал Ивана Федоровича в лоб, что ему сделать было несложно при огромной разнице в росте. И тут же повел его за стол, но не тот, за которым читал документы сам, а за ближний, очевидно предназначенный для совместной работы с вызванными исполнителями его государевой воли.

– Садись! Садись! Время дорого. Ты уже знаешь, куда я собираюсь тебя послать.

Иван Федорович коротко наклонил голову и машинально сдвинул каблуки под креслом.

– Война, отец-командир, война. Недовольны были персы Гюлистанским трактатом[21]. Всё требовали, требовали и наконец-то решились взять. Ты знаешь Восток, что думаешь о новой напасти?

Иван Федорович начал отвечать сразу, чувствуя нетерпение государя, но речь повел издалека, давая себе время собраться с мыслями, чувствами.

– Я, государь, воевал с Турцией. И не в Азии, а в Европе. Но зная дело в общих чертах, могу уверить: персы зубы сломают. Если в двенадцатом году, когда Россия была занята Наполеоном, и то мы их разбили, теперь же, оставаясь один на один…

– Да кто сказал тебе, что один на один? – властно перебил его император.

Он откинулся в кресле, еще более выпрямился и поднял плечи. Иван Федорович пожурил себя самого, что сделался доверчив и ненаблюдателен. Кроме узкой талии, ничего не осталось в Николае Павловиче от молодого генерала, каким он помнился Паскевичу в гвардейских собраниях. Трудно было себе представить, что тот Великий князь мог с таким удовольствием острить напропалую среди товарищей и сам же первый смеяться своим же шуткам. Всего полгода верховной власти изменили человека, поместив иную душу в прежнюю оболочку.

– Европа осталась, как и была, единой, и Европа опять не наша. Кроме того, с Францией теперь заодно и Британия. Правит она морями и не собирается допускать к своим владениям более никого. Тем паче – Россию.

Он еще более поднял плечи и возвел взгляд выше лба Ивана Федоровича.

– Я дал поручение господам адмиралам: в ближайшее время Россия должна стать сильной морской державой. Третьей в мире после Англии и Франции. Зря! Зря мы тогда зимой двенадцатого переходили границу. Прав был Михайла Илларионович, – император, не глядя, показал на висевший за ним портрет генерал-фельдмаршала князя Кутузова. – Не надо было совершенно добивать Бонапарта… Я знаю, я помню, ты славно дрался под Лейпцигом и под Парижем. И это было, конечно же, не напрасно, и труды ваши, и кровь… Но если бы нынче во Франции сидел на троне Наполеон, Англия тогда занималась бы сейчас совершенно иными делами.

Он шумно выдохнул и опустил взгляд на Ивана Федоровича.

– Но что думать, как оно могло бы случиться. Сегодня мы уже не изменим, а завтрашний день может быть в наших силах… Я посылаю тебя, Иван Федорович, против персов. Войну эту надо заканчивать спешно. Денег на нее нет. Но, – государь поднял руку, еще больше приковывая к себе внимание визави. – Но завершать ее надо без урона чести нашей и достоинства нашего. Я все думал – кому мне поручить это дело. Одни могут обдумать кампанию, другие – воплотить планы чужие. Так далеко от Петербурга нужен человек, который совмещает обе эти способности. Я решил остановиться на генерал-лейтенанте Паскевиче.

Иван Федорович опять кивнул коротко и едва не сдвинул каблуки мягких сапог. Но тут же заговорил, произнося слова, которые, понимал он, произносить вовсе не следовало. Однако он должен был точно уяснить свое положение.

– Ваше Величество! Я польщен вашим выбором и обещаю, что вам не придется сожалеть о вашем решении. Но… Я знаю генерала Ермолова, который командует нынче Кавказским корпусом. И про него говорят, что он счастливо соединяет указанные вами качества.