что отец Браун и его супруга очень удивились, узнав, что мистер Оливер сделал предложение миссис Вильерс. Прежде они не замечали, что между их сыном и богатой вдовой существует какая-то связь, но, узнав, что именно из-за неё Оливер хотел отправиться на фронт и именно благодаря ей передумал, невероятно обрадовались этому союзу. Они и раньше относились к миссис Вильерс как к собственной дочери и теперь были счастливы от того, что забота их по отношению к ней станет подкреплена ещё более сильной привязанностью.

После венчания в усадьбе был дан обед. На него госпожа пригласила своих ближайших друзей и родственников. Со стороны мистера Брауна присутствовали только отец и мать. Это выглядело немного странным и вызывало очевидные вопросы. Следя за переменами блюд, я находилась в столовой и не раз слышала среди гостей тихие беседы о том, почему же мистер Оливер Браун не захотел пригласить на свадьбу кого-нибудь из своих друзей.

Сложно было сказать, слышал ли мистер Браун эти разговоры. Но даже если и слышал, они были ему безразличны. За обедом молодой супруг много пил и ещё больше разговаривал. Казалось, он никак не может наговориться. Сначала он без конца шутил, но позже, когда выпитый алкоголь одурманил его разум, мистер Браун вдруг начал плакать. Он хватал за руки новоявленную супругу, срываясь на визг, клялся ей в любви и рыдал, падая к её коленям. Отец Браун пытался успокоить сына, но чем больше мистера Оливера успокаивали, тем более пылкие клятвы и тем более звучные рыдания срывались с его уст.

Глядя на это, гости понемногу стали расходиться. Госпожа провожала их с грустной улыбкой. В отличие от супруга за всё время обеда она не произнесла ни слова. Задумчивое настроение не покидало её до самого вечера.

    10 марта 1857 года. Семь часов после полудня.

Я нашла госпожу в малой гостиной на первом этаже. Я искала её сама, потому что уже знала, что случилось: несколько минут назад госпожа застала мистера Брауна в постели со своей горничной.

С момента свадьбы мистер Браун резко переменился. Это случилось не сразу. В течение почти трёх недель наш новый хозяин, словно заворожённый, всюду следовал за супругой. Госпожа шла в сад, он отправлялся с ней. Она читала в гостиной, он усаживался рядом и просил её почитать вслух. В каждую секунду он стремился осыпать миссис Вильерс, а вернее, теперь уже миссис Браун, комплиментами.

Всё это время в доме гостил мистер Марлоу. Убедившись, что мать его будущей супруги счастлива в новом браке, мистер Марлоу уговорил госпожу отпустить мисс Джоан погостить немного в его усадьбе.

Жизнь в нашем доме переменилась сразу же, как только мистер Марлоу увёз мисс Джоан в своё имение. Тогда, проводив взглядом их отбывающий экипаж, мистер Браун сказал госпоже:

– Ну вот теперь пришло время и себя показать.

Я слышала эту фразу, но в тот момент, как, впрочем, и госпожа, не смогла понять её сути. Слишком она казалась нам загадочной и неоднозначной. Впрочем, мистер Браун не вкладывал в неё никакой тайны. Его мир, как позже мы узнали, всегда был весьма прозаичен и прямолинеен.

С того самого дня мистер Браун, плачущий и на коленях умоляющий о любви, исчез навсегда. Вместо него появился другой мистер Браун, жестокий, холодный и высокомерный. Уста его больше никогда не произносили комплименты в адрес госпожи. Казалось, он внезапно возненавидел супругу, да с такой силой, словно бы и видеть её рядом с собой ему было невмоготу.

Вместо былых похвал мистер Браун ежечасно стал осыпать госпожу упрёками. Его раздражало в ней всё, что превозносили прочие её знакомые. Её красота, грация, осанка, ум и умение держаться – всё это выводило мистера Брауна из себя. Всеми возможными путями он избегал общества супруги, и, ко всему прочему, со дня отъезда мистера Марлоу и мисс Джоан его почти невозможно было увидеть в трезвом виде.

А ещё мистер Браун много играл. Почти каждый вечер он уезжал из дома к старым знакомым, где за крепкими напитками и карточными играми хозяин оставлял крупные суммы денег. В первую же неделю своей новой жизни мистер Браун проиграл часть земель, принадлежавших госпоже. Конечно же, это пристрастие господина к азартным играм нисколько не нравилось хозяйке. Она искренне опасалась за наследство своих детей и поэтому, вопреки собственным привычкам, стала высказывать эти опасения мистеру Брауну. Госпожа просила его одуматься, но он в ответ лишь вновь осыпал её ругательствами и ехал кутить со своими товарищами по игре.

С прислугой мистер Браун был груб. Пару дней назад в третьем часу ночи он вызвал к себе мистера Хилла, которого госпожа назначила камердинером нового господина, и приказал подать ему карету, чтобы поехать, как он выразился, к красивым барышням. В доме уже все спали. Мистер Браун был пьян и едва держался на ногах. Мистер Хилл попытался убедить господина лечь в постель и отправиться туда, куда он так желает, наутро, отдохнувшим. Вместо ответа мистер Браун накинулся на мистера Хилла с кулаками и изрядно поколотил его. Когда же подпитанные алкоголем силы мистера Брауна закончились, он рухнул в кресло и там же заснул. Всё это рассказал мне мистер Хилл наутро, когда я обнаружила его на кухне с распухшим лицом, покрытым ссадинами и синяками.

Впрочем, с молоденькими служанками мистер Браун бывал и мил. Он одаривал их деньгами и украшениями госпожи, они же взамен счастливы были подарить молодому хозяину свои тела. Знала ли об этом госпожа? Думаю, знала, но старалась не замечать. Больше всего на свете она не любила ссоры. Стерпеть оскорбление ей было намного проще, чем ответить на него. Но эта её терпеливость только лишь раззадоривала мистера Брауна. Его раздражала сдержанность госпожи, и он, словно бы стремясь вывести её из себя, задумывал и совершал всё новые и новые деяния, недостойные человека его круга.

Когда сегодня я нашла госпожу в гостиной, она стояла у распахнутого окна и задумчиво смотрела на море. Лучи вечернего солнца падали на её платье из тёмно-синего, почти чёрного бархата. С недавних пор она снова вернулась к траурным одеждам. Щёки госпожи были влажны от слёз, но она не пыталась их утереть.

– Как вы, госпожа? – спросила я, в бессилии своём опускаясь на колени у её ног.

Она