отвернулась от окна, посмотрела на меня, но взгляд её был мутен и далёк.

– Принести вам что-нибудь? – спросила я.

Она лишь пожала плечами. Её отрешённость очень беспокоила меня. Я знала, что за отрешённостью приходит волна безумия. Безумия, о котором даже не подозревал мистер Браун.

– Мне уволить Гвен? – спросила я.

Я боялась, что упоминание горничной может вызвать негодование госпожи, но она снова только лишь пожала плечами.

– В этом нет смысла, – тихо сказала она.

– Но вам будет неприятно видеть её рядом с собой каждый день, – возразила я.

Госпожа печально вздохнула. Вздох этот был пропитан какой-то страшной, почти мистической обречённостью.

– Бетти, – сказала она. – Проблема ведь не в Гвен. Проблема во мне. Это я… Понимаешь, я проклята, – видя, что я пытаюсь возразить, госпожа подняла руку. При этом движении, рукав её платья слегка задрался, и я увидела чёрную ленту, как и прежде оплетавшую запястье госпожи. Тем временем она продолжила: – Не спорь, Бетти. Ты не знаешь всего, и я, как бы ни хотела, не могу тебе сейчас всего сказать, но я знаю, что проклята. Всё, что происходит, есть кара, насланная Богом за мою нерадивость. То, чему суждено случиться, рано или поздно произойдёт. А Гвен… Не будет Гвен – будет другая. Какая разница? Ему ведь неважно, с кем он будет. Ему важно лишь, чтобы я почувствовала от этого боль…

Лицо госпожи вдруг исказила страшная гримаса, и она пошатнулась. Если и хотела, госпожа не могла больше говорить. Всё её тело вдруг сотряслось от подступающих слёз, и она, дрожа, упала ко мне на плечо. Я крепко прижала её к себе, впервые за многие годы службы в этом доме ощущая свою абсолютную бесполезность.

    29 июля 1857 года. Четыре часа после полудня.

Не думала, что когда-нибудь скажу это, но иногда женщине лучше быть одной.

Этой ночью в доме было неспокойно. Вечером на море разыгрался шторм. В саду мощные порывы ветра сгибали деревья до самой земли. Дождь, перемешанный с градом, насквозь пробивал лепестки недавно распустившихся роз.

Из-за непогоды мистер Браун, вопреки обыкновению, не смог отправиться в гости и был вынужден остаться дома. От скуки хозяин крепко надрался. Не зная, чем себя занять, он, пошатываясь и едва переставляя ноги, пришёл в спальню к госпоже. В это время хозяйка уже готовилась ко сну. Переодевшись в ночную рубашку и халат, она сидела перед зеркалом. Гвен аккуратно заплетала ей волосы в косу.

Сложно сказать, была ли у мистера Брауна хоть какая-то цель для этого визита. Из-за сорвавшихся планов у него было дурное настроение, и ему просто хотелось выплеснуть на кого-то своё негодование. Чаще всего для этой цели он выбирал именно госпожу. Меня всегда поражало то, с какой благородной гордостью сносит хозяйка все нападки супруга. Никогда, находясь рядом с ним, она не повышала голоса, и только лишь холодность во взгляде, который она обращала на супруга, могла выдать её гнев. Но, говорят, у всего есть предел.

Войдя в спальню госпожи, мистер Браун окинул презрительным взглядом обстановку. Ему никогда не нравилась эта комната. Он считал её старомодной и безвкусной. Как, впрочем, и саму госпожу. В отличие от мистера Вильерса он предпочитал проводить ночи в собственных покоях, а если хозяин желал провести ночь с супругой, то требовал её прихода к себе, а не посещал её сам.

– Ты не пожелала мне доброй ночи, прежде чем отправиться ко сну, – грубо заявил он.

Хозяйка в удивлении посмотрела на супруга, так как прежде он ни разу не жаловался на подобное невнимание с её стороны. Присутствие в комнате окутанного винными парами мистера Брауна было крайне неприятно госпоже. Спальня для неё всегда была местом уединения и затворничества. Это был её мир, её храм. Здесь всё должно было существовать так, как того хотела она. Запах выпитого алкоголя, который источал мистер Браун, вызывал у госпожи приступ тошноты. Ей захотелось, несмотря на бушевавшую за окном бурю, открыть все окна, чтобы впустить в комнату свежий воздух.

Тем не менее, сдержав эмоциональный порыв, она повернулась к мужу и сказала:

– Раньше вы никогда не хотели от меня пожеланий доброй ночи.

– А теперь хочу!

Мистер Браун внезапно схватил со стола серебряный подсвечник и с силой швырнул его через всю комнату. Подсвечник звонко ударился о стену рядом с зеркалом, у которого сидела госпожа, и отлетел в сторону, едва не задев горничную. Свеча, установленная в подсвечнике, выпала и сразу же потухла.

От неожиданности Гвен взвизгнула и отшатнулась. Госпожа даже не шелохнулась. Задумчиво опустив взгляд, она вздохнула.

– Гвен, ты можешь идти к себе, – спокойно сказала она.

– Нет, Гвен, останься, – приказал мистер Браун.

– Гвен – моя горничная, – в голосе госпожи мелькнули стальные нотки. – И я решаю, когда она завершила свою работу. Гвен, ты можешь идти.

– Нет, не может!

Мистер Браун схватил со стола книгу и швырнул её в Гвен. Книга с силой ударила девушку в плечо. От боли и испуга Гвен подскочила и с криками выбежала из комнаты. Она не имела ни малейшего понятия, что делать в подобной ситуации, и сразу же побежала ко мне. Но прежде чем я, прихватив с собой мистера Хилла, успела прибежать в спальню госпожи, там оказался молодой Джордж.

Он жил в покоях, соседствующих с комнатами госпожи и, услышав крики, понял, что матери нужна помощь. С момента отъезда мистера Марлоу и мисс Джоан Джордж искренне возненавидел мистера Брауна. Ему не исполнилось ещё и восьми лет, но он прекрасно понимал, что то, как ведёт себя мистер Браун по отношению к супруге, неправильно и несправедливо.

Джордж вошёл в спальню матери в тот момент, когда окончательно обезумевший мистер Браун набросился на жену, уронил её на пол и принялся душить. Не помня себя от испуга, мальчик схватил лежавшую у камина кочергу, принялся лупить ею мистера Брауна по спине. Сил у него было недостаточно для того, чтобы причинить отчиму ощутимый вред, но их хватило на то, чтобы переключить внимание мистера Брауна с матери на сына. Мистер Браун отпустил шею супруги, одним рывком выдернул из рук Джорджа кочергу и отбросил её в сторону. Кочерга со