Надежда Николаевна всегда умела смотреть правде в глаза. Таки сейчас: она поняла, что виновата в том, что с ней случилось, она сама.

«Вечно вы, гражданка Лебедева, лезете не в свое дело, –говорил внутри ее противный голос, – вечно вы все вынюхиваете, сами себезадаете вопросы и сами же ищете на них ответы. Спокойнее нужно быть, больше оздоровье думать. Видите, что ночью девица в морг лезет – ну и пусть себе лезет,может, у нее там свидание! А вы спите себе спокойно, ручку под щечку, как вдетском садике воспитательница учила, на правый бок и дышать носом…»

«А если мне интересно? – слабо возражала сама себеНадежда. – Если мой организм так устроен, что вечно со мной что-топроисходит?»

«Нечего на организм сваливать, он у всех одинаковый. Головойнужно думать, прежде чем неприятности наживать…»

Надежда осознала, что мысленно разговаривает сама с собой.Это очень распространенное явление среди узников-одиночек. Сначала мысленно,потом – вслух, а потом люди свихиваются окончательно и разбивают себе головы остены. Или их переводят в сумасшедший дом.

«Мне это не грозит, – усмехнулась Надежда, – исвихнуться я не успею, и в дурдом меня не отправят, так прикончат…»

В углу комнаты послышалось какое-то шуршание, и мгновенноНадежда покрылась холодным потом.

«Крысы!»

Шуршание стихло, но сердце несчастной узницы билось слишкомбыстро. Она пыталась разглядеть, что происходит в углу, боясь встать и подойтиближе.

На всякий случай она сняла с костыля резиновую галошку ипопробовала острый конец. Вполне подходило для того, чтобы насаживать на негокрыс, как на вертел.

Надежда представила себе, как она протыкает крыс, как онибегают вокруг с ужасно противным писком, и чуть не свалилась с фанерного ящика.

«Я сойду с ума не от одиночества, а от страха. Надо что-тоделать. Стихи вспомнить какие-нибудь, что ли…»

Но в голову лезли только детские обрывки:

Ищут пожарные, ищет милиция,

Ищут дружинники нашей столицы,

Ищут давно, но не могут найти…

«Ой, это же про меня! Это меня никогда не смогут найти… Чтоже делать? Может, поклясться самой страшной клятвой (здоровьем кота Бейсика),что больше никогда я не буду влезать в криминальные истории? И попросить помощиу господа бога?»

Надежда Николаевна не была верующей. То есть она вполнедопускала существование высшей силы.

И уважала веру других, ведь вот даже Альберт Эйнштейн былглубоко верующим человеком. И вера не шла вразрез с его научным мышлением.Однако в трудных делах Надежда всегда предпочитала надеяться только на своисилы. Захочет бог ей помочь – милости просим! А если нет, то уж как-нибудь самисправимся, раз недостойны оказались.

В углу снова раздалось подозрительное шуршание.

Надежде показалось даже, что она видит усатую морду.Мелькнула тень с длинным хвостом, а может, так почудилось в мигании слабойлампочки, но Надежда Николаевна вскочила с ящика и заорала:

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя,

То как зверь она завоет,

То заплачет как дитя!

В окошечке на двери показалось лицо Стручка.

– Чего разоралась? – заворчал он. – Ночь,между прочим, я спать хочу.

То по кровле обветшалой

Вдруг соломой зашуршит,

То как путник запоздалый

К нам в окошко постучит! —

продолжала Надежда, прибавив громкости.

– Заткнись! – заорал в свою очередьСтручок. – Сейчас дверь открою и так врежу – язык в глотку затолкаю!

Надежда замолчала, припоминая, как там дальше у Пушкина, авовсе не потому, что испугалась Стручка.

– Сиди и не чирикай, – успокоился Стручок, –а не то хуже будет…

Выпьем, дряхлая подружка

Бедной юности моей! —

заревела Надежда раненым бегемотом.

Выпьем с горя, где же кружка?

Сердцу будет веселей! —

закончила она на победной ноте и поклонилась в окошко.

Страх перед крысами пропал, очевидно, вышел криком. Надеждапосмотрела на Стручка снисходительно – уж больно худосочный и щуплый, так,мелкая человеческая сволочь…

– Поаплодировал бы, – предложила она, – а нето дальше орать буду. Я еще много стихов знаю… «Мужичок с ноготок», например,это про тебя… «Однажды в студеную зимнюю пору!» – заорала она, но прервалась:

– Значит, я буду орать, пока те сверху не придут, а имскажу, что ты плохо со мной обращался – бил, например. А у меня сердце больное,от побоев помереть могу. Так что тебе мало не покажется, Витьку только волюдай, уж я-то знаю!

Очевидно, Стручок тоже знал, потому что подошел ближе кокошечку и спросил довольно мирно:

– Чего тебе надо?

– Воды, – призналась Надежда. – Пить оченьхочется.

– Ладно, – Стручок помедлил, что-тосоображая. – Только я дверь открыть не могу, так что подойди ближе, ягорлышко бутылки в окошко просуну.

Надежда знала, что дверь он открыть может – она успелазаметить, что дверь ее узилища запиралась снаружи на большую ржавую щеколду, –но сделала вид, что поверила паршивцу. Он завозился где-то неподалеку, потом вокошке показались его паскудно бегающие глазки:

– Держи, мочалка старая, пей! – И в лицо Надеждеполетела струя едко пахнущей жидкости, по виду – обыкновенной мочи.

Надежда ожидала от негодяя очередной подлости и успелаотскочить от окошка, так что только слегка подпортила костюм. Но тем не менееона жутко разозлилась. Она огляделась по сторонам. Какой там страх передкрысами, она даже хотела, чтобы парочка этих неприятных созданий пришлапознакомиться с ней поближе. Надежда с удовольствием бы с ними сразилась, чтобывыпустить излишки злости.

– Ты не попал, – сказала она спокойно Стручку иотошла от окна.

Тот злобно заорал что-то матерное в коридоре.

Надежда кружила по камере, как голодный тигр по клетке.Переполнявшая ее злость требовала выхода, «Не может быть, – думалаНадежда, – не может быть, чтобы такие, как Стручок, одержали надо мнойверх. Как это они говорят? Против лома нет приема…

Это значит, что здесь, в подвале, нужно только уметь дратьсяи убивать. Здесь не нужны ни мой жизненный опыт, ни годы учебы, ни мои знания.Сколько книг я в своей жизни прочитала, сколько пьес посмотрела, сколько музыкислышала! И это все зря? Если бы на моем месте сидела какая-нибудь обезьяна, онабыла бы в таком же беспомощном положении. Хотя что это я? Шимпанзе, например,очень сильное животное, не говоря уж о горилле…»