class="p1">Слушая этот рассказ, Роланд испытывал до боли знакомое дежа-вю и с тоской вспоминал их обед с Ариной на террасе ресторана в Ростове. Апрельское путешествие действительно сильно подействовало на Роланда, а после того, как сбылись деликатные предсказания гида, он всерьёз пересмотрел свои взгляды и планы на жизнь. «Последуй совету отца», крикнула она ему тогда на прощание, словно эта прежде сдерживаемая просьба вырвалась против её воли. Возможно, тогда на террасе она увидела ещё что-то, о чём не стала ему сообщать. Поэтому став полноправным владельцем отеля в Амстердаме и пользуясь вынужденным отсутствием Гилберта, Роланд стал потихоньку принимать дела и изучать гостиничный бизнес. Он всё еще чувствовал себя далёким от этого, однако решил сделать всё возможное, чтобы проявить уважение к воле своего отца. Кроме того, после гибели Софи Габриэле воленс-ноленс пришлось в очередной раз менять своё завещание. По этому завещанию отель в Париже, ранее принадлежавший Софи, отходил Гилберту. Сейчас он ещё об этом не знал. Габриэла под большим секретом сообщила новость Роланду. Он предвидел, что Гилберт, узнав об этом, предпочтёт оставить пост управляющего в нидерландском отеле и займётся своей собственностью. Это уже сейчас ставило его перед выбором: найти нового управляющего хотя бы на время или же принимать дела и пробовать себя в управлении отелем. Не имея на примете надёжного человека, кроме Гилберта, которому он мог бы довериться, Роланд выбрал второе. Тем более, что Женевский «Велюр», о котором так мечтала её несчастная младшая дочь, Габриэла разделила между Марьян, Гарри и Роландом.

Сейчас, наблюдая за неспешно проходящими мимо, сидящими на старой софе Габриэлы, на антикварных стульях, хранящими молчание или тихо переговаривающимися людьми, Гилберт даже не находил в себе сил на то, чтобы принять скорбное выражение лица. На нём теперь постоянно висела утомлённо-недоумевающая мина. Он чувствовал, что плечи его так и тянет вниз от свалившихся на него в последнее время хлопот. Мало того, что Софи погибла со всеми вытекающими последствиями, так еще и Габриэла не выдержала двойного удара. Она, конечно, после смерти Готфрида не раз говорила, что ей недолго осталось быть на этом свете, но Гилберт не воспринимал её слова всерьёз, считая их попросту сетованиями на возраст. Габриэла была энергичной молодящейся женщиной, следившей за своим здоровьем и даже в восемьдесят с лишним лет не производила впечатления уставшей от жизни старушки. Тем печальнее был её скоропостижный уход. Весь предыдущий год, включая эту весну, казался Гилберту серьезным испытанием. И, положа руку на сердце, он не был уверен в том, что прошёл его достойно. Как и в том, что все закончилось. Только налив себе вторую порцию отличного восемнадцатилетнего виски, присланного на похороны мужем Марьян, Гилберт почувствовал, что начинает понемногу расслабляться. Хотя внутреннее онемение, никак не желавшее оставлять его с апреля, по-прежнему держало его в состоянии неловкого отупения. И от этого не спасали ни бесчисленные сигареты, ни алкоголь, ни душеспасительные беседы с Роландом. С Гарри, которого все так почему-то называли с детства, он никогда близок не был. Инициатором такого произношения имени брата стала еще малышка Софи, не выговаривавшая носового звука. Однако мать всегда звала его Анри, на французский манер.

Обменявшись парой незначительных фраз с теми из присутствующих, с кем он был знаком, Гилберт добавил в свой стакан льда и огляделся. Ему нестерпимо захотелось уединиться где-нибудь и просто побыть в тишине. Даже это соблюдавшее почтительный уровень шума сборище его утомляло. Слева от лестницы виднелся проход в курительную комнату. Он знал, что там стоит несколько мягких и весьма удобных канапе. Пользуясь тем, что на него никто не обращает внимания, он подлил себе еще скотча и, ловко лавируя между сновавших с подносами официантов, открыл практически незаметную за тяжёлой бархатной портьерой дубовую дверь. Закрыв её за собой с другой стороны, он с облегчением обнаружил, что в комнате никого нет. Гилберту хотелось курить, поэтому он уселся на один из уютных обтянутых расшитой тканью диванов и, поставив тумблер на стол, придвинул к себе стоявшую на краю чистую пепельницу. Она была предназначена для сигар, но и для обычных окурков тоже годилась. Он машинально затягивался уже второй сигаретой, погрузившись в невесёлые раздумья, когда вдруг заметил, что дверь бесшумно отворяется. Гилберт недовольно поморщился. Но в следующий момент лоб его разгладился: в комнату входил Роланд. Тот тоже, напрягшись при виде сидящей фигуры, облегчённо вздохнул, когда обнаружил в этой фигуре своего друга. В руке Роланда тоже был стакан скотча, они мрачно чокнулись и сделали по глотку. Гилберт про себя умолял друга говорить о чём угодно, только не об осточертевшем ему процессе по делу Софи. Но поскольку молчание затянулось, он решил первым задать вопрос, чтобы отвести разговор от нежелательной темы.

– Ты так и не рассказал мне, что там случилось в России. Что заставило тебя наконец прислушаться к советам отца?

– Как раз совет прислушаться к советам отца, – последовал неожиданный ответ.

Гилберт на это заметил несколько резко:

– Полагаю, этот совет должен был быть весьма настойчивым. Раз сработал именно он, а не мои просьбы и не увещевания Габриэлы.

Гилберт имел право обижаться. Потому что был давним и верным другом Роланда. Потому что был бессменным управляющим «Велюра», который тот наследовал. И, черт побери, потому что слова о чьей-то рекомендации подозрительно отдавали несвойственной для Роланда легкомысленностью. Гилберт швырнул окурок в пепельницу и с вызовом уставился на Роланда.

– Может соизволишь поведать мне, во что тебя там угораздило ввязаться?

Тот примирительно улыбнулся, но не спешил откровенничать. Гилберт начал раздражаться. Он осознавал, что становится законченным невротиком, но ничего не мог с собой поделать.

– Ладно, попробуем сыграть в вопрос-ответ, раз ты так скрытен.

– Дело не в том, что я что-то скрываю от тебя, Гейс, – возразил тот наконец, запуская пальцы в свои коротко подстриженные волосы и словно пытаясь прочитать ледяные иероглифы на дне своего стакана, – Ты напрасно так полагаешь. Я просто сам толком ещё не разобрался во всем том, что мне открылось.

– Я смотрю, тебя в Тибете заждались, – фыркнул Гилберт, всё же с нескрываемым любопытством поглядывая на друга, – так что? Неужели наш Рул всё-таки влюбился?

– Не говори чепухи, – взвился Роланд и тут же спохватился, – как можно влюбиться за два дня, практически не зная человека. Это невозможно. Тем более у нас совершенно разная жизнь. И вообще дело не в этом….

Роланд умолк, а Гилберт, довольный тем, что сумел смутить его, терпеливо ждал продолжения бессвязной речи. Только положил подбородок на ладонь с умилительным выражением лица. Эта