– Но ей ведь не стало хуже? – спрашивает Джеки, нахмурив брови.

– Есть незначительные улучшения, – отвечает докторша. – До выздоровления еще очень далеко, Джеки, не следует ожидать, что она поправится как по волшебству. Не питайте иллюзий на этот счет.

– Но хуже ей не стало, – говорит Джеки, как будто это все, что она хотела услышать.

– Хуже не стало, – неохотно соглашается доктор Паттерсон.

Когда Джеки с Максом заходят в палату, Эш поворачивается ко мне.

– Насчет записной книжки… знаешь, вряд ли это важно, – говорю я.

– Я все равно хочу знать, – говорит она, подходя ко мне. Только недавно она приложила палец к моим губам. Я делаю шаг назад.

– Это всего лишь подозрение, у меня нет абсолютно никаких доказательств.

– Да говори уже, мать твою!

– Мне кажется… – Я вздыхаю. – Мне кажется, у Най был с кем-то роман. Очень серьезный. Может быть, она сбежала не от чего-то, а к кому-то. К кому-то, кто был для нее важнее всего на свете. К кому-то, о ком она не хотела нам рассказывать.

– Я тоже так думаю, – говорит Эш.

– Правда? – Я удивленно поднимаю голову.

– Это единственное разумное объяснение. Что еще могло так сильно на нее повлиять?

– Что же мы будем делать? – спрашиваю я. Она снова сокращает расстояние между нами. На этот раз я никуда не отхожу.

– Узнаем, кто это такой.

14

Я расхаживаю взад-вперед, шлепая босыми ногами по белоснежному кухонному полу в доме Роуз. Мои носки с ботинками валяются на деревянной террасе, выходящей в небольшой обнесенный стенами сад. Приятно оказаться подальше от больницы и до странного настырной Эш. С одной стороны, общаться с ней, конечно, прикольно: своей судорожной неутомимостью она вселяет в меня надежду, что мы и правда способны помочь Най. С другой стороны, даже не знаю… рядом с ней я ощущаю смутное беспокойство.

Тут же все тихо и светит солнце.

Роуз живет всего в нескольких улицах от меня, но так уж устроен Лондон, что небоскребы соседствуют в нем с муниципальными домами, а роскошные особняки, оснащенные подъездными дорожками, подвальными помещениями и застекленными верандами, делят почтовый индекс с домами на две семьи вроде моего. От особняка Роуз, стоимостью перевалившего за миллион, рукой подать до квартирки с двумя кроватями, где ютится семья Лео. В Лондоне богатые и бедные испокон веков живут бок о бок, и одним не нужно далеко ходить, чтоб взглянуть, как устроились другие.

Когда Роуз написала, что хочет со мной поговорить, пришлось наскоро попрощаться с Эш и слинять. Было видно, что Эш на меня разозлилась. Она до сих пор цепляется за свою версию событий: с Наоми непременно случилось нечто ужасное, убегать из дома она не хотела, спланировать побег не могла. Конечно, Аширу тоже можно понять, но разве не лучше думать, что Най оказалась в реке в результате несчастного случая, а не потому, что ее похитил психопат?

Хотя какой смысл гадать?

Я вздыхаю. Приятно ходить по холодному мрамору босиком. Наша кухня, старая и темная, с шумным, необъятным холодильником и выбивающейся из ряда шкафчиков стиральной машинкой, совсем не похожа на кухню в доме Роуз. Тут и не угадаешь, за какой дверцей скрывается холодильник, за какой – стиралка, а за какой – посудомоечная машина. Весь этот особняк словно кричит: у моих хозяев денег куры не клюют. Ногам становится холодно, и я снова принимаюсь ходить по кухне, то заворачивая в гостиную поглазеть на собственное отражение в гигантском телике во всю стену, то ныряя через открытые двери в сад, где сидит в беседке и репетирует какое-то видеообращение Роуз.

– Привет, солнце! – На лестнице показывается Аманда. Она будто сошла со страниц модного журнала: ухоженная, уверенная в себе, в пышных светлых волосах поблескивают солнцезащитные очки, немного макияжа и целый флакон лака для волос. Сказать по правде, Аманда мне даже нравится; по-моему, она очень приветливая, но в присутствии Роуз такие мысли озвучивать запрещено. Вот что получается, когда лишаешься мамы в раннем детстве. В глазах Роуз с ее матерью не сравнится ни одна женщина на земле, а мне вот, наоборот, любая мама кажется куда лучше моей.

Аманда тут же подмечает, что я босиком. Я поджимаю вспотевшие пальцы ног.

– Как там Наоми?

– Никаких изменений, – говорю. – Но спасибо, что спросила.

Я поджимаю губы в неубедительной улыбочке и старательно избегаю продолжения беседы. Роуз бесит, что Аманда пытается подружиться с нами и настаивает, чтоб к ней обращались на «ты». В последнем я лично не вижу ничего плохого. Мне было бы страшно неловко называть «миссис Картер» девушку, которая старше меня всего на десяток лет!

– Роуз, тебе купить чего-нибудь поесть? – спрашивает Аманда у своей падчерицы.

Роуз не отвечает.

– Я уезжаю. Что-нибудь купить?

Молчание.

– Ну ладно, развлекайтесь! – Как бы Аманда ни старалась это скрыть, все равно чувствуется, что она Роуз терпеть не может. Привкус ненависти остается в воздухе после ее ухода вместе с ароматом дорогого парфюма.

Как только тяжелая входная дверь закрывается, из сада раздается голос Роуз:

– Ред, иди сюда!

Сегодня на редкость теплый для конца сентября день. Роуз разложила на столике косметику и поставила зеркало, а стул подвинула так, чтоб на лицо падал свет.

– Ну что, – говорю я, – как зовут того бедолагу, который имел неосторожность стать твоим новым парнем?

– Чего? – переспрашивает она, поморщив нос. – Отвянь, нет у меня никакого парня.

– А зачем тогда тебе понадобилось так срочно со мной увидеться? Вырвала меня из больницы.

– Поверь, Наоми этого даже не заметила.

– Роуз, она и твоя подруга тоже!

– Знаю, задница. Она моя подруга до гроба, и я, кажется, уже сказала, что зайду к ней попозже. Просто мне невыносимо видеть ее такой. Не понимаю, как ты можешь на нее смотреть. Разве тебе не хочется вопить при виде ее лица, когда оно все… – лихорадочно размахивает руками. – Короче, концерт уже на носу, и не мешало бы выложить на сайт новый ролик. Этим мы и займемся. Подведи-ка мне губы, а?

– Блин, Роуз, – говорю я, вытаращившись на протягиваемую мне штуковину навроде карандаша. – Я не умею красить губы!

– Тут не нужно ничего уметь, просто обведи их по контуру, а потом закрась то, что внутри. С этим ты точно справишься! Это все равно что картинку раскрасить.

Мне придется подойти к ней близко-близко. У меня, кажется, вот-вот помутится рассудок. Не знаю, чего я так тушуюсь, ведь она постоянно лезет ко мне обниматься. Но одно я знаю точно: она не успокоится, пока не добьется своего – а у меня сейчас нет сил ей противостоять.

– Ладно.

Я подсаживаюсь к ней и беру в руки карандаш. Нежно-розовый, сочный, такие оттенки она обычно не использует – слишком естественные. Наклонившись к ней вплотную, я провожу карандашом по верхней губе, изогнутой, как лук амура, а затем по нижней, полной и влажной, и она слегка продавливается. Я продолжаю работать карандашом, не отрывая взгляда от ее рта. Сердце сжимают стальные тиски, а от пальцев ног волной пузырьков поднимается какое-то странное чувство, и все, о чем я сейчас могу думать, – это каково будет ее поцеловать, исследовать эти губы своими. Меня охватывает такое всепоглощающее влечение, что еще секунда – и я себя выдам.