Первым из-за стола выбрался Матвей. Прихватил со стола грушу и ушел к себе. Кирилл старательно и быстро доел кашу, промокнул губы салфеткой, тихо поблагодарил за приятный завтрак и вышел в прихожую собираться на службу.

За столом остались барышни.

– Долго будут продолжаться буйные праздники? – спросила Лидия Павловна чуть слышно, не поднимая головы от тарелки.

– Я помогаю папеньке, – так же тихо отвечала Валерия.

– Надо же… И как пьянки могут помочь страховому делу?

– У нас только легкие вина… А помогаю тем, что его служащим приятно мое внимание. Они будут лучше трудиться. На благо папеньки. Вам этого не понять…

Лидия Павловна проглотила комок каши. Как и прочее.

– В таком случае я вынуждена будут рассказать Макару Ивановичу…

– Сделайте одолжение.

– И не только о ваших буйствах, Валерия…

Она воткнула ложку в остатки пшенки.

– О чем же еще будете доносить? Очень интересно…

– Я готова была стать вашей подругой, настоящей матерью, предлагала вам любовь и дружбу, но вы…

Засмеявшись слишком громко, Валерия зажала рот. Кухарка могла услышать.

– Вы? Нам? Дружбу? Любовь? Стать матерью… Это было бы смешно, если бы не было так гадко…

– Как знаете… Наперед не обижайтесь, что я доложу Макару Ивановичу о вашем безобразном поступке у «Эйнема»…

Ложка загребла слишком много каши.

– Не понимаю, о чем это вы…

Лидия Павловна заулыбалась, разглядывая свою тарелку.

– Такая умная мадемуазель, и вдруг отсутствие сообразительности… Думаете, я не заметила вас в кофейной? Слишком плохо заслонялись газетой. А потом подговорили эту сумасшедшую вылить на меня кофе… Она дорого заплатит за вашу шутку… А вы заплатите еще дороже… Чтобы неповадно было. – С этими словами мадам Алабьева принялась поглощать пшенку с кончика ложки.

– Чистейшая глупость, – ответила Валерия.

– Думаете, я не знаю, что наглая проходимка – ваша подруга из Франции? Вы слишком заблуждаетесь на мой счет, барышня…

– Это только ваши выдумки.

– Как скажете, – Лидия Павловна излучала благодушие. – Пусть в этом разбирается полиция. Вчера была в сыскной, они обещали выяснить, с какой целью вы подговорили преступницу совершить такое…

Кирилл Макарович уже повязывал кашне, когда в прихожую ворвался жуткий крик. Это случилось так внезапно, что нельзя было разобрать, кто кричит. Забыв, что надел калоши, он вбежал в столовую. Представшая перед ним картина была ужасна.

Валерия сидела, откинувшись на спинку стула и разведя руки, и была обляпана потоками густой крови, как показалось в первый миг Кириллу Макаровичу. Густо-красное было на лице, на груди и подоле сестры.

– Кирилл… Брат… – проговорила Валерия. – Ты видишь, что она со мной сделала… Ты видишь… Это ужасно… За что… За что…

Лидия Павловна сидела с ложкой на весу.

– Нет… Нет… Это не я… Это она… Сама…

– Помоги… Кирилл… Помоги… – пробормотала Валерия, рухнула на стол и стала падать, увлекая за собой скатерть.

На пол посыпались тарелки и вазочки с вареньем. За ними отправился самовар с чайником и чашками. Такого грохота битой посуды столовая еще не слышала.

• 28 •

Бой погас. Мужики в разодранных, окровавленных рубахах смеялись и утирали разбитые лица. Кто-то обнимался и лобызал недавнего соперника, кто-то умывал лицо снегом, другие уселись на льду, чтобы отдышаться и собраться с силами. В этот раз обошлось без тяжких увечий, глаз не выбили, ухо не порвали, рук не переломали. Разбитые в кровь костяшки пальцев, кровоточащие носы, ссадины и синяки, зацветавшие сиренью, – пустяки, одним словом. Все целы и живы, никого не понесут в мертвецкую под белой простыней, не завоют бабы, и приставу в очередной раз не придется разводить руками перед обер-полицмейстером. В этом году обошлось. Повезло то есть.

Поединщики натешились, отвели душу и теперь будут дожидаться следующей Масленицы. Им было легко и хорошо под радостным небом. Что там творится под Горбатым мостом, для чего собрались городовые, никому и дела не было.

Пушкин отвел взгляд и посмотрел в синеву. Небо глядело на него и не понимало, что этому странному человеку надо в такой день, которое оно подарило. Отчего не радуется, а мрачен, как ненастье.

Чиновник сыска попал в незнакомую ситуацию: он не знал, что делать. Произошедшее было настолько нелогично и нелепо, что не ложилось в формулу сыска, о которой все слышали, но никто в сыске не видел. Даже Эфенбах. После убийства Ферапонтовой Пушкин не успел раскрыть черный блокнот, чтобы занести в него формулу. Теперь он имел дело с пустотой, в которой болталось, как в проруби, мертвое тело…

…Первое, что заметил Пушкин, как только оказался рядом с погибшим, – след на лице. Правая щека была заклеена пластырем. Пушкин поддел край, пластырь отошел. Под ним оказалось пятно с почерневшей, запекшейся коркой, как после обработки йодом. Рана была некрупной. Как от ожога. Делать выводы категорически было нельзя. Потому что разумных выводов не было.

Более того, при обычном ходе дела Пушкин не узнал бы ничего о погибшем и, наверное, не увидел след ожога. Помогли не столько удача и стечение обстоятельств, сколько редкая сообразительность Носкова. Пристав не поленился приехать на пруд, не обругал городового за беспокойство, лично осмотрел и вызвал сыск, когда заметил одну мелкую деталь. Не важно, что приказал перевернуть тело на спину. Без этого найденный отправился бы на полку мертвецкой дожидаться опознания. А когда оно случилось бы, никому не известно. Важно, что нашли – и вызвали Пушкина. Теперь ему предстояло что-то делать с этой находкой.

Вначале, как положено, Пушкин осмотрел карманы жертвы. В них нашлись портмоне с мелкими купюрами, счет из лавки и сложенный пополам страховой договор. Стоило прочесть, как Пушкин узнал, на кого погибший оформил выплату в случае своей смерти. Этот факт вместе со следом на лице выстраивал логическую цепочку, которой быть не могло. То есть Пушкин не мог ее принять: формула сыска, как математика, отрицает абсурд. Ответ всегда логичен. Здесь – очевидный абсурд.

– Господин Пушкин, так что делать прикажете?

Тянуть было нельзя. Пушкин отказался слушать небо и наслаждаться днем, дарованным ему. Он снова присел перед замерзшим телом.

– Михаил Николаевич, занесите в протокол: убитого столкнули с моста.

– Почему так решили?

– Шея вывернута назад, – Пушкин указал пальцем на выгнутый кадык. – Высота Горбатого моста не слишком большая, но ее хватило. Если я не прав, доктор Воздвиженский может опровергнуть этот факт.

Пристав точно знал, что его доктор ничего не опровергнет. Такой факт вреда не принесет, можно и зафиксировать. Он кивнул помощнику Татаринову, который держал папку с походной чернильницей.