— Только не пешком. Не беспокойся, я знаю, куда он побежал. Далеко не уйдет.

* * *

В то время как шериф и его помощник отвлеклись на охоту, человек, убивавший людей и пожиравший их души, сумел освободиться от оков. Когда мужчина, которого шериф называл Маркусом, опрокинул полки, самая близкая из них ударила в стол, к которому Акерман был привязан, и расколола стул, к которому он был прикован. От удара он вместе со стулом повалился набок. Избавиться от крепкого стола и стула было бы физически невозможно, но, как только стул раскололся, он смог от него освободиться.

Не забыть поблагодарить Маркуса за помощь…

Теперь он мог передвигаться, но по-прежнему оставался скованным цепями у запястий и лодыжек. Его руки были заведены за спину, но, проделав небольшой маневр, он пропустил цепи под ногами, и теперь они оказались впереди. Акерман изучил обстановку в поисках чего-либо, что помогло бы ему освободиться от цепей. И у противоположной стены заметил свой билет на свободу. Фортуна явно ему благоволила.

Он добрался до ацетиленовой паяльной лампы, которую словно нарочно положили здесь для такого важного момента, установил ее в нужное положение и разжег пламя, используя кремниевый ударный механизм, свисавший с клапана. Затем отладил огненную струю, так что она приобрела чистый синий цвет, и принялся за дело. Он понимал, что в процессе резки оков неизбежно обожжется, но сейчас это волновало его меньше всего. В конце концов, ему было не привыкать терпеть боль, а его тело уже и так было покрыто шрамами.

Он решил задержаться в этом маленьком городке. Притворился потерявшим сознание, подслушал главное, что запланировал шериф, и ощутил острый интерес. Он уже начал наслаждаться затеянной шерифом игрой. Вот только, может, настало время изменить правила?

Он всегда получал удовольствие от хорошей игры. Но другим не оставлял шанса сыграть по своим правилам.

Маркус мчался так, словно за ним по пятам гнался сам дьявол, и холодная чернота, казалось, проникала ему под кожу и прямо в сердце. Тусклое сияние луны служило для него единственным источником света. Всю свою жизнь он ненавидел темноту, и хотя он не признался бы в этом ни одной живой душе, боязнь темноты оставалась единственным детским страхом, который, повзрослев, ему так и не удалось преодолеть.

Мысль о том, что некое зловещее создание прячется во тьме или в тени, не заставляла шевелиться волосы у него на затылке. Но он точно знал, что в этом мире существуют реальные монстры. Жуткие монстры из фильмов ужасов, может, являлись в этот мир, а может, и нет. Но Маркус точно знал, что чудовища часто обитали под кожей людей. Он видел их. Он видел, на что они способны.

А в темноте он становился уязвимым. В темноте он не мог увидеть монстров, когда они приходили за ним. Если он видел, что ему противостоит, он знал, что способен с этим сразиться. В конце концов, таков был его дар — сражаться, убивать.

Он думал, кому может доверять. Полиции штата? Техасским рейнджерам? Могу ли я вообще кому-то доверять? Он прекрасно понимал, что не может отправиться к Мэгги. Прийти и сказать девушке, что ее отец хотел убить его, не казалось ему подходящим для второго свидания.

Ему необходимо связаться с полицией штата или ФБР. Маркусу эта идея не очень-то нравилась, но других вариантов не оставалось. Он знал, что не может вернуться в свой новый дом. Там они и будут его поджидать. Кроме того, он не видел, что в доме может оказаться ему полезным, не считая, быть может, бутылки холодного пива или стаканчика виски.

У него не было выбора. Ему нужно добраться до шоссе. Оттуда его кто-нибудь подвезет до другого городка или, может, по пути встретится патруль полиции штата. Даже если ему придется проехать на попутках до большого города, чтобы обратиться в полицию штата, он сможет доложить об увиденном, и шериф, по самому худшему сценарию, убьет Акермана еще до прибытия полицейских. Мир станет лучше, если избавится от психопата, а Маркус сможет выбраться из всего этого с чистой совестью, зная, что сделал все возможное.

После скитаний в темноте, показавшихся ему бесконечными, он добрался до автотрассы. Две параллельные полосы асфальта, изгибавшиеся и исчезавшие где-то у черного горизонта, показались его усталым глазам оазисом в пустыне. Он утер пот со лба и с новой решимостью пустился в долгий путь вдоль пустынного в этот час отрезка Южно-Техасского шоссе.

Акерман бродил во тьме почти два часа. Он любил темноту. Она давала ему ощущение покоя. Через какое-то время он набрел на странный небольшой дом в конце длинной проселочной дороги. Это жилище выглядело куда менее привлекательным, чем дом Морин Хилл, но он был уверен, что его обитатели окажутся столь же гостеприимными, как и пожилая женщина. Как надеялся Акерман, его визит станет таким же знаменательным событием в их жизни, каким стал для Морин. Старые алюминиевые панели, пожелтевшие и растрескавшиеся, покрывали бунгало, построенное в стиле ранчо. Деревянные подоконники и карнизы в нескольких местах просели, оставив щели. Покрытый пылью зеленый «эль-камино»[6], державшийся, видимо, из последних сил, стоял на подъездной дорожке, а во дворе среди редкой растительности застыли в неподвижности качели.

Он догадался, что лишних денег в этой семье не было, но для него подобные вещи не имели значения. Черные или белые, богатые или бедные — он был убийцей, предоставлявшим всем равные возможности.

Двигаясь теперь целенаправленно, он пересек передний двор и миновал вход под навесом, словно лев, пробирающийся сквозь высокую траву. Голод накатил на Акермана, и он понимал, что, если в ближайшее время не удовлетворит этот голод, тот начнет пожирать его изнутри.

Он часто ощущал себя человеком, загнанным в колодец, но при этом умирающим от жажды. Ему казалось, что он проклят судьбой и обречен скитаться по миру, чтобы утолить жажду, которая была неутолима, и ослабить голод, никогда не покидавший его. Временами он сравнивал свое положение с проклятиями, наложенными древнегреческими богами на людей вроде Тантала или Прометея, приговоренных провести вечность в страшных муках. Он чувствовал себя в ловушке в мире, где для него не было места, где он был окружен людьми, которых ненавидел с такой силой, какую сам себе не мог объяснить. Быть может, какая-то его часть и желала положить конец смертям и сумасшествию, но непреодолимое стремление убивать подавляло в нем все остальное.

Он крадучись обошел вокруг дома и оказался на заднем дворе, где увидел свет, горевший в одном из окон. Несмотря на ненасытное желание, он двигался расчетливо и абсолютно неслышно. Он приобрел способность подкрадываться тихо, научившись контролировать свой голод. По крайней мере, в достаточной степени, чтобы соблюдать необходимую осторожность.

Акерман заглянул в окно и увидел красивую молодую женщину, мывшую посуду в кухонной раковине. Ее темно-русые волосы растрепались, и хотя она завязала их сзади в конский хвостик, непослушные пряди падали ей на лицо. Она кого-то ему смутно напоминала, но он не мог определить, кого именно. На ней была майка без рукавов и грязные синие джинсы. Она казалась уставшей, трудясь над горой посуды. Ее глаза имели красивый зеленый оттенок, но темные круги под ними приглушали их сияние.