еще существовал город; а обстоятельство подобного рода, конечно, может ослаблять веру в случившееся с Плакидией, и вообще отодвигает заселение полуострова исключительно иноками на несколько столетий позднее. Придел Св. Димитрия, признаваемый древнейшим зданием в монастыре как выстроенный еще Плакидиею, носит в себе следы постройки X или XI века, а соборный храм потому, конечно, еще позднейшего времени. Обновление монастыря, при св. Афанасии, братьями – выходцами адрианопольскими надобно, по-видимому, принимать за основание его на месте бывшего города, или, точнее, на месте городской церкви, при которой мог быть впоследствии и приют отшельнический. Сожжение монастыря может быть делом сколько сарацин, столько же и болгар. Восстановление церкви при Палеологах, наконец, есть факт, не подлежащий сомнению. Обитель в настоящее время вмещает в себе около 350 братий, и около 200 человек всякого рода прислуги, постоянной и временной; так что ежедневно питаются от трапезы ее около 600 человек.

На пути мы посетили печальный остов бывшего Ватопедского училища, на расстоянии двух верст от монастыря, привлекательный своим местоположением и памятью учредителя его Евгения Булгари, известного России и Греции116. Училище имело вид монастыря с четыреугольником жилых стен и обширным двором посередине. Теперь от всего здания остались камни и догнивающие брусья. Все заросло колючим кустарником, заглохло и одичало. В таком ли виде представлялась будущность училища великому ревнителю и первоподвижнику воспросвещения греческого народа, которым греки считают долгом патриотизма хвалиться при всяком случае? – Вполне достойною замечания можно счесть участь афонских училищ. Они не раз были заводимы то тою, то другою обителью, то всеми вместе, как нынешнее Карейское, и никогда не шли успешно. Чему приписать это? Тайному ли недоброжелательству к ним старцев, боящихся выхода из них ученых и потом строптивых послушников? Опасению ли святогорцев видеть среди своих обителей заведение, более или менее не подходящее под общее правило монашеского жития? Затруднению ли найти молодых людей, достаточно любознательных, и, нашедши таковых, подчинить их школьному порядку? Или, наконец, недостаток средств для содержания училища? На все эти предположения легко ответить отрицательно. По-видимому, причина неуспеха кроется в самом способе обучения, который весьма выразительно можно обозначить именем эллинского, весьма мало приспособленного вообще в Греции к истинным потребностям обучающихся. Во главе образования греческого стоит теперь повсюду изучение древних греческих писателей, разрешающееся нередко одним пустым педантством и односторонностью. Нужно ли святогорскому подвижнику разбирать Омира и Пиндара и ораторствовать по Демосфену? Сообразно ли это с его положением и ведет ли к его назначению? Вот вопросы, по-видимому, укрывающиеся от взора учредителей афонских училищ, педантски образованных и в свою очередь педантски образующих. Между тем где, как не на Св. Горе, можно указать наиболее пригодное место для преподавания богословия во всех его видах и отраслях – церковного проповедания, церковного законодательства, церковной истории – в частности же византийской эпохи, – истории христианского подвижничества, истории христианских искусств: графики, живописи, архитектуры, музыки? Будь заведено на Афоне училище в этом духе и составе, можно ручаться, что оно стояло бы долго.

Давно когда-то я видел портрет Евгения с греческою подписью в духе и стиле древних философов греческих, гласившею, если не ошибаюсь, следующее: «Я был мал, и вот состарился, и дознал опытом, что “ половина больше целого”». Глубокомысленно. Но если бы великий муж смолоду думал, согласно с логикою, что целое больше половины, то потомок его, посещая его академию, верно бы не имел повода прийти еще к новому паралогизму, а именно – что целое без половины равно – 0.

Статья V. Протат. Ставроникита. Скит Св. ап. Андрея

Св. Гора. 15 авг. 1859

Рассказывая о своем путешествии в хронологическом порядке, я давно бы должен был говорить о старой лавре афонской, – лавре келлий, – лавре Карейской и, может быть, еще иначе как-нибудь, – самом древнем, вероятно, и уже несомненно самом важном месте монашеского заселения Афона. В физическом отношении это – царствующее место всего полуострова. Говоря несколько поэтически, его можно бы назвать раем земли, или по крайней мере – Св. Горы. Тучная почва, богатейшая растительность, обилие вод, разнообразие местоположений, великолепные виды, прохлада летом и затишье зимою – все, чего пожелать может сердце пустынножителя, ищущего погребсти страстные утехи мира в чистых и святых утешениях непорочной и неблазненной природы, все приносится ему в дар отжившею свою эпоху лаврою.

Мы упомянули уже о Карее на пути своем в Иверский монастырь, или Ивер, как говорят наши святогорские соотчичи. Место первоначального жительства безмолвников, по странным судьбам афонского иночества, сделалось теперь средоточием их вольного и невольного шума, и сколько выиграло в политическом, столько же проиграло в аскетическом значении у святогорцев. Теперь о Карее все отзываются как о необходимом зле Св. Горы, к которому гонит жителей ее нужда тела и от которого отгоняет их польза души. Для путешественников она, конечно, теряет свой злой характер, но не приобретает и доброго. Ее обыкновенно осматривают бегло, часто для того только, чтобы не укорять себя потом за пробел в обзоре афонских редкостей. Она представляется им малою и бедною деревнею, дурно выстроенною, бедно населенною и худо содержимою. Куча невзрачных изб, прорезанная кривою и узкою улицею с подобными ей переулками, тяжелая и безобразная башня, старая, темная и сырая церковь с колокольнею хотя новой, но неудачной постройки, убогая комната заседаний Протáта, такая же убогая приемная аги, несколько лавочек с лубочными изображениями святых и другими предметами первой потребности монашеской жизни – вот все, что представляет путешественнику лжеименная «столица Афонская», печатаемая иногда на картах полуострова большими буквами, в означение ее господственного значения относительно монастырей.

Двух-трех черт из рассказов о Карее достаточно было к тому, чтобы довольно верно представлять ее себе, еще прежде личного моего знакомства с нею. Но сколько я ни усиливался нарисовать в своем воображении ее «очернелую от дыма» церковь без колонн и без купола, хотя со сводами, и кроме сводов еще – деревянным потолком, я не достигал желаемого, – даже видал ее во сне, но так смешанно и неясно, что плодом подобного видения оставалось в душе одно раздражение. Почтенный Плака 117 назвал строителем церкви Константина В<еликого> и эпохою постройки ее указал 335 год. Такие подробности заставляли меня верить, что в церкви сохраняется какое-нибудь ясное и прямое свидетельство ее глубокой древности. По его же сказанию, обожженные Юлианом в 362 году стены церкви еще позволяли различать на себе древнюю живопись Панселина. Эта, как бы ненароком сказанная