ему, ищем видеть или воображать перед собою не Константинов Лáварон, а самое животворящее Древо крестное, обретенное и узренное миром уже после Константинова видения. Итак, если бы крест ватопедский и был действительно Константиновым знаменем или снимком с него, нет разумной и достаточно основательной причины считать его единственно истинным или (как случилось мне слышать раз от одного просвещенного единоверца) совершенным знамением крестным и ставить ни во что повсеместное употребление на Востоке четыреконечного креста, отмеченное бесчисленным множеством древнейших памятников, изваянных на мраморе, вычеканенных на металле, вышитых на ткани, написанных в книгах и на стенах пером, кистью и мозаикой, или, говоря иначе, – повсеместное неупотребление и незнание в древней и нынешней церкви на Востоке нашего осмиконечного – с косвенным подножием.

Там же, в алтаре, хранятся две небольшие на досках четырехугольные иконы (складни) Спасителя и Богоматери, называемые игрушками царицы Феодоры, писанные не одною кистью и не в одном характере, из коих икона Спасителя представляется древнейшею. В известном месяцеслове в лицах X века блаженная Феодора представлена держащею в руке икону Спасителя круглую. Полагаю, что изображение ее сделано по живому тогда еще преданию об «игрушках» и что ватопедские иконы могут не иметь к ним никакого отношения. Притом же странно было бы царице выдавать за игрушки вещи довольно простые, безыскуственные и значительно тяжелые95. Из множества других икон, более или менее древних, развешанных по стенам алтаря, замечательны три мозаические изящной мелкой работы: распятие Иисуса Христа, св. Иоанна Златоустого и св. Анны, праматери Господней. Последняя имеет по краям своим широкий серебряный оклад с 8-ю малыми иконами архангелов Михаила и Гавриила, праведных Иоакима и Иосифа, апостолов Фомы, Иакова и Филиппа, всех с греческими подписями, и одною занятою изображением положенных на столе или стуле креста и евангелия с подписью: ἡ ἐτοιμασία ( приготовление – в смысле, как меня уверяли местные знатоки дела, второго пришествия Господня). Икона сия замечательна еще и тем, что на обороте ее написано киноварью по-славянски: царицы и великой княгини Анастасии. Поверх слов этих написана крестообразно монограмма имени Ватопед, современная подписи Анастасииной96. Как эта греческая икона сделалась собственностью русской царицы, и отчего она опять возвратилась в Грецию, и именно в Ватопед? Как большую редкость, показывают там же в алтаре хранимую яшмовую чашу, принадлежавшую некогда императору Мануилу, с подписью его имени на приделанной к ней серебряной подставке; освященная в сей чаше вода, по убеждению отцев обители, исцеляет от всякой отравы, на что уже и Барский сделал справедливую оговорку. Наконец, я удостоился видеть и лобызать самую досточтимую святыню Ватопеда – Пояс Божией Матери. Барский нашел его похожим на обыкновенные иерусалимские поясы (в меру Гроба Господня), приносимые из Палестины поклонниками, и полагал, что он шелковый, хотя «иноцы» и утверждали, что власяный. Я хорошо различал в нем золотые или серебряные нити, идущие впоперек его, и кроме того – во всю длину его ряд чуть заметных черных знаков, по-видимому букв, и притом греческих, из коих некоторые, мне казалось, различаются явственно97. Некоторые наши поклонники-писатели утверждают, что св. пояс находится «за печатями двух греческих императоров», живших один от другого на расстоянии нескольких веков. Цель подобного действия благочестивых царей, конечно, была предотвратить всякое покушение на отъятие и самой малейшей части святыни. Если трудно предположить, что оба царя вместе прикладывали к поясу свои печати, то, с другой стороны, нелегко понять, отчего печать одного из них казалась другому недостаточною, если печатями их скреплены, как уверяет Барский, оба вкупе конца пояса, или отчего первый из них, припечатавши один конец, не припечатал другого, а оставил сделать это своему отдаленному преемнику, если печатями прикреплены к ковчежцу, как естественно предполагать, тот и другой концы пояса порознь. Дело, как кажется, гораздо проще. Барский говорит, что печать приложена монастырская. – О «ктиторской» иконе Божией Матери, поставленной на горнем месте, я ничего не могу сказать. Она почти неразличима от древности и от падающего из-за нее света. Каких она ктиторов, это трудно решить. Желательно бы отыскать в обители след V века более резкий, чем одно предание, и то почти исключительно привязанное к одному имени Ватопеда 98 . Замечательны еще поставленные в церкви у столбов две большого размера иконы св. Троицы и Богоматери, отличающиеся особенным пошибом письма и довольно верною перспективою. Они выдаются за взятые из Св. Софии цареградской, а может быть, солунской, как и подобные им – иверской церкви. Стенная иконопись храма вообще хорошего церковного стиля, – выше не только иверской, но и пандократорской. Жаль, что в разные времена была поправляема. Уверяют, что поправка не касалась самых фигур. Это можно понимать разным образом. Может быть, положение лиц осталось нетронутым, но едва ли поправитель мог удержаться от искушения высказать свой талант чем-нибудь и оригинальным. Смелость, с которою он решался подкрашивать белки глаз почти всех лиц, изображенных на стенах, дает нам повод к подобному заключению. К счастию, кроме самого храма, стенною живописью той же, по-видимому, кисти украшен и внешний притвор99, где рука поправителя совершенно не видна, хотя несомненно была присуща, по уверению одной надписи, начертанной в том же притворе. Мне даже казалось, что живопись притвора гораздо выше, чем самого храма. Заключение мое подтвердилось местным преданием, что внешний притвор расписан Панселином. А это значит но крайней мере то, что украшающая его живопись есть одна из лучших на Св. Горе. В первоначальном виде своем она сохранилась в верхнем ряду изображений – под сводом, представляя разные события последних дней жизни Господа. Лик Спасителя напомнил мне многократно отображенные мозаикою черты Его в дафнийском храме, что близь Афин. Светлое, несколько склоненное лице, осененное золотисто-каштановыми волосами, с кротким и бесстрастным выражением во взоре и ласкою на устах влекло к себе и взор и мысль и сердце как давно знакомый душе и близкий образ. Невольно хотелось сказать апостолам: блаженны очи ваши, видевшие то, что видели! Сделанная в том же притворе новейшая заметка утверждает, что храм расписан в 1312 году «при православнейшем царе Андронике Комнине, Палеологе, содействием иеромонаха Арсения», а «притвор (какой?) возобновлен в 1819 году Вениамином монахом с братьями». К сожалению, древние более заботились об увековечении памяти двигателей доброго дела, нежели его исполнителей. Таким образом встречаются в ватопедских надписях имена иеромонаха Арсения (1312 г.), игумена Феофана (1426), сосудохранителя иеромонаха и архимандрита Паисия (1739), проигумена Феофана (1638). А блаженной памяти иконописец древний остался для потомства неизвестен. Думается,