— А он не разведен? — уточнила я.

— Представь себе, нет! Уже четыре года они не живутвместе, но она держит его так, словно он ее муж, любовник, сын, папа и бедныйродственник одновременно.

— Ужас, — покачала головой Светлана, и мы с Ленойподозрительно покосились на нее.

— И я сказала ему, — продолжала Лена, игнорируяпоследнюю реплику, — ты, конечно, можешь возить дочь в школу или куда там,но не каждый день. Существуют водители. Ты можешь встречаться с ней в выходныестолько, сколько хочешь, — но без мамы. Ты можешь ездить с ней отдыхать —но вдвоем. Или со мной. И уж точно не делать из меня нелегала. Правильно?

— Правильно, — кивнула я. — И что?

— Я велела ему не звонить, не приезжать, не писать,телеграмм не слать, пока он не примет мои условия. Белым флагом капитуляциидолжно быть его предложение руки и сердца.

— Можно еще попробовать сделать так, чтобы онприревновал, — произнесла Светлана.

— Приревновал? — недоверчиво повторила Лена.

— Да. Оставить цветок в машине. Какой-нибудь непонятныйтелефонный звонок…

— Можно какую-нибудь визитку положить на видноеместо! — с воодушевлением подхватила Лена.

— Ага.

— Точно.

— И еще можно пропасть на пару дней. Оставить телефон умамы, и пусть она говорит, что Леночка уехала домой, а телефон забыла.

Лена с таким восхищением смотрела на Светлану, что я чуть непопрощалась с ними обеими.

— Я думала об этом. А потом невинно сказать, что была уподруги на даче! — Светлана кивнула.

В Лениной сумке зазвонил телефон.

— Вот он. Легок на помине. Сейчас я ему устрою… —По-моему, Лена даже подмигнула Светлане. Я не могла опомниться от удивления.

Звонил телефонный мастер. Лена вызвала его два дня назад,чтобы показать, где делать дополнительные розетки. Он ждал ее дома уже полчаса.

— Я же опаздываю! — закричала Лена и, наскоропопрощавшись, выскочила на улицу, на ходу надевая куртку.

— Какая приятная девушка, — мило произнеслаСветлана, когда Лены уже не было видно.

— Да, — проговорила я медленно, — ее муж ушелк другой два года назад.

Светлана сочувственно улыбнулась и погладила свой живот.

— Мне пора. Ты больше ничего не хочешь? — сухоспросила я.

— Нет, спасибо.

Я попросила счет. Светлана стала искать номерки от одежды.

Она соглашалась со всем с такой подкупающей готовностью, чтоя подумала: неудивительно, что наши мужья уходят к таким вот Светланам… «ОтЛен», — уточнила я с непростительной мстительностью.

Каждое воскресенье я проводила с дочерью. Мы ездили вдетский клуб «Санта-Фе» или на корабль «Викинг», ходили в цирк или смотрелиспектакли. На этот раз мы ехали в уголок Дурова. Маша сидела на заднем сиденьеи рассказывала последние школьные новости: Оля завела свой сайт в Интернете,Кате мама разрешает красить губы бесцветным блеском, Никита, к сожалению, оченьтупой. Говоря про Никиту, Маша виновато улыбалась. Потому что была очень хорошовоспитана. Даже слишком. Я иногда думала, что в какой-то момент, когда надобыло уже прекратить ее воспитывать, я этого не сделала. Иногда я всерьезразмышляла о том, что хорошие манеры стали Машиным пленом, границами ееповедения и, что гораздо хуже, — ее сознания. Они выработали у нее кучукомплексов под названием: «нельзя», «не могу», «некрасиво», «невозможно». Что всочетании с ее действительно добрым сердцем и отзывчивым характером делало ееособой весьма ограниченной. Я надеялась, что со временем это пройдет.

Маша похвасталась пятеркой по математике и признанием влюбви от Прохорова, а потом с горечью в голосе рассказала, что учительница привсем классе высмеяла ее прическу.

— А разве няня не заплела тебе с утра косы? —спросила я.

— Заплела, конечно. Но на перемене Никита ударил меняпортфелем, я погналась за ним и дала ему пеналом, потом упала, и одна резинкасоскочила.

— А учительница?

Маша опустила глаза и сказала тихо-тихо:

— Она ругала меня. А все смеялись.

Я была так возмущена, что не заметила красного светофора.Хорошо, что гаишника не оказалось на месте.

Это была идея Сержа — отдать Машу в обычную спецанглийскуюшколу. Я предпочитала тогда British School. Там бы наверняка мою дочь неунижали перед всем классом.

— А почему ты не ушла? Почему ты стояла ислушала? — Я буквально кричала на Машу.

Она молчала. Я и сама знала, почему она не ушла. Потому чтоучительница была взрослая. А взрослых всегда слушают.

Я резко остановила машину.

— Выходи, — сказала я.

— Куда? — Маша недоуменно оглянулась вокруг.

Мы были уже в центре Москвы. Я остановила машину напротивдворика консерватории. Снег падал крупными хлопьями и оседал на ресницах редкихпрохожих.

— Выходи, — властно повторила я. — Встаньпосередине тротуара и закричи во весь голос.

— Что закричать? — шепотом спросила Маша. Ее глазанаполнились ужасом.

— Просто «а-а-а»! Но очень громко. Изо всех сил.

— Я не смогу. — На ее глазах появились слезы.

— Сможешь! — заорала я. — Должна смочь!Быстро! — я кричала на дочь так, что ей стало страшно. Но я не моглаостановиться.

Маша стояла на тротуаре и во все глаза смотрела на менячерез лобовое стекло. Я открыла окно переднего пассажирского сиденья.

Она подождала, когда оно опустится вниз до конца.

Ее первое слабое «а-а-а» было похоже на SOS в открытомокеане.

— Громче! — шепотом сказала я, и она прочитала этослово по моим губам

— А-а-а! — закричала Маша, словно пробуя эту буквуна вкус. — А-а-а!

Ужас в ее глазах сменился озорством, потом весельем иневероятным, огромным удивлением.

— А-а-а! — кричала она что было сил, и небо неупало ей на голову, как она, вероятно, ожидала.

Прохожие шли мимо, особо не останавливаясь и лишь кидаякороткие взгляды на хохочущую маленькую девчушку в розовой шапочке, орущую вовсе горло: «А-а-а!»

Так кричат пленники, вырвавшиеся на свободу.

— Садись в машину. — Я поманила ее пальцем.

Но ей совсем не хотелось уходить с этого тротуара. Такполководцам жаль покидать поле битвы, которую они выиграли.

— Хочешь, еще закричу? — предложила Маша, залезаяна заднее сиденье.

— Нет, не хочу.

Я довольно улыбалась, а раскрасневшаяся, гордая собой иневероятно счастливая Маша уже была готова на любые подвиги.