Роман тоже был тут. Приехал незадолго до появления отца. И вместе с братом и сестрой сейчас он жался у стенки, не зная, что ему сказать в свое оправдание.

Наконец Светлана заговорила:

– Папа, мы с Гошей ни в чем не виноваты! За что ты нас ругаешь?

– Ну! Говорите!

– Наверное, это Ромка все затеял! Он всегда мамочку недолюбливал. А мы с Гошей с ней душа в душу жили. Она нам как родная была!

– Она вам и была родная. Сколько сил в вас вложила, сколько времени на вас потратила. Вся ее жизнь была в вас! А вы, неблагодарные, как ей отплатили! Сбежать помогли. Своими руками к петле подвели!

– Папа, мы ничего не знали о ее затее. Да, замечали, что она с Антониной все время шепчется, но мало ли какие у двух старых кошелок могли быть между собой секреты.

– А я вам вот что скажу, мои дорогие. Следователь пока что не знает, есть ли у покойницы завещание. Но оно есть. И написано оно исключительно в мою пользу. Так что если кто-нибудь из вас надеялся получить наследство за своей мамочкой, то он горько ошибся. Чтобы завладеть состоянием, сначала придется избавиться от меня!

Все трое тут же кинулись наперебой заверять своего отца в том, что они и думать ни о чем таком не думали. Что все в их жизни всех устраивает. И что лучше распорядиться своим состоянием, чем это делает, делал и будет делать сам Валентин Петрович, просто невозможно.

Приняв заверения покорности от своих детей, Валентин Петрович немного повеселел и слегка успокоился.

– Кто его знает, может, и впрямь кто со стороны вмешаться решил, – проворчал он. – Эх, мало я Лизе времени уделял. Совсем ее позабросил. А какой-нибудь лиходей и присмотрел богатую дамочку. Видит, что она все одна да одна, без мужа. Дай, думает, попытаю счастья. Не замечали чего за ней такого?

Все дети дружно заверили папашу, что никакого подозрительного охотника за приданым возле матушки замечено не было.

– Да и то сказать, появись кто, мне бы уж мигом доложили, – вздохнул свежеиспеченный вдовец. – Но кто же тогда?

И, так как никто не мог ответить ему на этот вопрос, он сменил тему.

– Как там Аленушка-то? – спросил Валентин Петрович у своих. – Мы тут хоть вместе, а она одна-одинешенька. Вы ей уже сказали про мамочку?

Возникла тяжелая пауза.

– Нет, папа. Мы к ней сегодня еще не ходили.

– Надо сообщить девочке, – вздохнул Валентин Петрович. – Кто со мной?

Светлана и Георгий тут же вызвались пойти с отцом. Роман тоже сделал шаг вперед. Все вместе они отправились на второй этаж – как догадывалась Ната, проведать узницу из комнаты за железной дверью. Мгновение спустя к ним присоединились и Антонина с поддерживающей ее под руку Клавдией. Видимо, женщины решили, что если уж «обнаруживать» отсутствие девочки, то лучше сделать это вместе со всеми.

Вместе с ними пошли и охранники. У них был ключ. И именно на их головы и пала основная тяжесть гнева хозяина, обнаружившего комнату пустой. Что там предыдущий разнос, который он устроил просто порядка ради, еще конкретно никого не подозревая! Тут был и повод, и провинившаяся сторона, так что охранникам пришлось худо. Валентин Петрович был поистине страшен. Наверное, будь на дворе девяностые и окажись у него при себе оружие, многих бы его парней в этот вечер их семьи не дождались бы домой. Но, к счастью для всех, Валентин Петрович лишь без толку хлопал себя по боку, где в прежние времена находилась кобура с заряженной «тетешкой». Конечно, пару раз он заехал кому-то в глаз кулаком, что несколько помогло ему разрядиться, а охранников научило подвижности.

– Когда вы в последний раз видели девочку?

Охранники принялись вспоминать. И сказали, что дверь открывали в последний раз, когда был подан обед. Но Валентин Петрович оказался не так прост, как нанятые им для охраны дома люди. Он тут же потребовал сказать точно, когда в последний раз обитательницу комнаты видел кто-нибудь из охраны. Стали вспоминать, и оказалось, что Аленушку никто из них не видел уже по месяцу, а то и по два.

– Как же так?! – опешил хозяин. – Почему?

– Так придурочная орать начинала при виде нас. Так вопила, истерика у нее потом делалась. Елизавета Николаевна долго ее угомонить не могла, врача всякий раз приходилось вызывать. Вот они нам и сказали, чтобы мы больную не тревожили.

– Почему мне не сообщили?

Охранники замялись.

– Так это… Елизавета Николаевна не велела. Сказала, нечего вас по пустякам от дел отрывать.

– Не верю! – холодно произнес Валентин Петрович. – Раньше вы из-за каждого ее пука меня дергали. А тут вдруг такие изменения, а вы молчок. Было что-то еще!

– Ну было, – смущаясь, признался старший. – Обвинила нас Елизавета Николаевна, что попортили мы ее Аленушку. Хотя напраслина это! Никто из наших ребят к дурынде бы не прикоснулся. Она же больная. А кто его знает, может, это еще и заразно?

– То есть моя жена обвинила твоих ребят в том, что кто-то из них изнасиловал Аленушку?

– Нет, про изнасилование сказано не было. Просто напугал. Может, приставал, я не знаю.

– И кто?

– Имен она не называла. Просто предположение. Но все равно неприятно такое слышать, пятно на репутации.

– И ты решил от греха подальше запретить ребятам к девчонке входить?

– Мы с Елизаветой Николаевной так порешили дальше себя вести: открыли дверь, поднос сунули и тихонько отходим. Я был не против.

– А забрать поднос? С этим как? Надо же было войти.

– Поднос обратно всегда у дверей стоял.

– Всегда?

– Всегда.

– И тебе не показалось необычным, что идиотка, которая трусов от тапок не могла отличить, всякий раз поднос на одно и то же место приносила?

– Я в таких делах не разбираюсь. Врач сказал, что даже у полных идиотов бывают очень устоявшиеся привычки.

Пока Валентин Петрович разбирался с охраной, Ната подошла к Клавдии.

– Кто такая Аленушка? Еще одна дочь Валентина Петровича?

– Нет. Елизаветы Николаевны.

– У нее же не было своих детей.

– Была. Аленушка. Родилась с дефектом. Болезнь Дауна. Обычно такие эмбрионы отслеживают на ранних стадиях, как тут упустили, непонятно. Врачи сразу сказали Елизавете Николаевне, что полноценной девочке никогда не быть. Можно немного смягчить последствия, но полностью здоровой девочка никогда не будет. Слишком тяжелый случай. Инвалид. Поэтому Валентин Петрович ее своею не считал. Говорил, что Елизавета ребенка нагуляла, что Аленушка – это плод греха, потому она такой на свет и уродилась. Не мог признать, что его собственный ребенок тоже мог оказаться больным. Небось на нем грехов побольше, чем на бедной хозяйке, было.

Ната посоветовала ей не чужие грехи считать, а о своих собственных подумать, и Клавдия совсем закручинилась.