«Может, оно и к лучшему, что она потеряла рассудок», – думал Анзор. Он прекрасно знал, что возвращается в аул с самой плохой новостью, какая только может быть. «Сколько будет горя! О, Аллах!» – взвыл он, подняв глаза к небесам. Они уже были совсем близко к аулу. Он не замечал, что промок до нитки, так же, как и Лайла, которая снова и снова пела свою песню о счастье. Он, приспустив вожжи, понуро брёл рядом с телегой. Лошадь знала куда идти, она шла к Гацуевым. Потихоньку Анзор стал приходить в себя и увидел, что они уже в ауле, и рядом идут люди, и слышатся голоса: «О Боже! Это ведь сын Цугура? А вот с ним рядом сыновья Лом-Али, какие же разбойники их убили? А Лайла? Бедная… Вот её Микаил бездыханный, что же она поёт о счастье?.. Видно, не выдержала горя, убили её брата и жениха. Но кто же посмел?…» И звучали проклятия в адрес убийц.

«Анзор!.. – тормошили его. – Кто это сделал? Говори!». Но Анзор только качал головой, а потом сказал: «Соберите старейшин у Гацуевых. Мне есть что рассказать им».

Через полчаса дождь стих, и люди потянулись за старейшинами во двор дома Цугура Гацуева. Старейшина села, мудрый и старый Диди, окинув взглядом собравшихся, обратился так:

– С позволения Всевышнего и всех здесь присутствующих я хочу поблагодарить, что вы не остались равнодушными к горю уважаемых Лом-Али и Цугура. Большое несчастье пришло в их дома. Мы также опечалены этим горем. Мы видели много войн, и многие наши сыновья погибли, защищая нашу родную землю, но этот случай произошёл в мирное время. Обращаясь к уважаемым Цугуру и Лом-Али, прошу принять наши соболезнования, и да простит Всевышний их погибших детей. Мы пока не знаем подробностей, но мы знаем, что Анзор – сын Али – был на месте трагедии и он просил нас всех собраться. – Диди повернулся к Анзору: – Расскажи нам, что произошло?

Анзор медленно вышел из толпы. Было видно, что он смертельно устал от всего пережитого. Выступив на середину, он посмотрел сначала на седоволосого и крупного Лом-Али Даргова, потом перевел взгляд на Цугура Гацуева, сидевшего рядом с ним. Оба, несмотря на постигшее их несчастье, выглядели спокойными.

Глубоко вздохнув, Анзор рассказал всё в мельчайших подробностях. Лом-Али и Цугур сидели, будто окаменев, словно это не их сыновья погибли, и лишь после того, как Анзор окончил свою речь, Цугур Гацуев поник головой. Впервые за всё это время Лом-Али повернулся к Цугуру, положил руку ему на плечо и сказал:

– Я знаю, о чём ты думаешь, Цугур. Не печалься, твой Азамат не виноват, я любил его не меньше своих сыновей и скажу честно: никто не был так внимателен к старикам, как он. Много раз я думал, что хотел бы иметь такого сына, как он. Потерять его – то же самое, что потерять всех.

Лом-Али склонил голову и сказал:

– Я вижу многих моих родственников и твоих, держащихся за рукоятки кинжалов, скрипящих зубами и готовых броситься друг на друга. Никто не виноват. Виноват лишь я один. Я ждал этого наказания много лет. Теперь пришло время заплатить за ошибки молодости. Цена очень высокая, но и грехи мои были большими. Я ждал этого дня, но он долго не приходил, и я уже надеялся, что наказание пройдет мимо, но… за всё приходится платить.

– О чём это ты, Лом-Али? – спросил мудрый Таус. – Я знаю тебя много лет, и никогда не замечал в тебе ничего дурного. Ты всегда был готов прийти на помощь, искренне молился Всевышнему, постился каждый год, платил закат, даже в хадже был. Не наговариваешь ли ты на себя?

– Нет, дорогой Таус, я хотел рассказать об этом кому-нибудь, прежде чем уйду в мир иной, но, видно, сейчас самое подходящее время. – Помолчав немного, он начал свой рассказ.

Когда я был молод, моя семья была самая бедная в ауле. В поисках счастья многие из моих братьев покинули родительский дом. Некоторые вернулись, двое из них – видно, на то была воля Всевышнего – больше так и не увидели отчий дом. Так было со многими нашими соплеменниками. Войны одна за другой разоряли семью, и мы уходили из дома, иногда сами не зная куда, словно птицы, улетающие утром в надежде найти корм для своих птенцов.

Я был самым младшим из братьев. Мне было семнадцать лет, когда я решил податься на заработки. Некоторое время я держал это в тайне от своей старой больной матери, но моя сестра случайно проговорилась ей. И мама, убитая горем, что нет весточек от её старших сыновей, умоляла меня не оставлять её.

Как-то я сидел с ней во дворе, и она, ослабленная голодом, упала в обморок. В доме не было ничего съестного. Мимо шла девочка лет семи с ведрами, полными воды. Она увидела, что случилось, и вбежала к нам во двор. Девочка напоила мою мать холодной водой, протёрла ей лицо и шею, а потом принесла еды.

Эту девочку звали Марьям, впоследствии она стала моей женой, родила мне девятерых сыновей, а сегодня потеряла семерых из них.

Когда мама пришла в себя, она увидела девочку, которая так бережно и с любовью помогла ей. Марьям ушла домой, а мама сказала, что она благословит мой отъезд, если только по возвращении я сделаю всё, чтобы жениться на этой девочке. Я дал ей слово.

Уезжая, я поблагодарил Марьям за помощь и рассказал этой семилетней девочке о мамином условии. Марьям, словно взрослый человек, сказала, что будет ждать меня, что бы ни случилось. Когда я вернулся, мамы уже не было в живых. Я уходил из аула самым бедным, а вернулся самым богатым, меня не было дома долгих двадцать пять лет. Я обещал, что уеду ненадолго, но, когда вернулся, Марьям было тридцать два года, но она всё ещё ждала, не зная, жив я или нет.

Судьба была сурова ко мне, я побывал во многих странах, попадал в тюрьмы, в плен. Чего только со мной не случалось. Я всё время искал пути вернуться домой, но отдалялся всё дальше и дальше, не по своей воле, а по воле Всевышнего. Я выучил множество языков. Последним моим пристанищем стала Сирия.

Так сложилось, что в Дамаске я попал в тюрьму. Как-то раз туда пришёл один старый купец в поисках своего пропавшего единственного сына. Он ходил среди узников, тщетно заглядывая каждому в лицо. Наконец, он остановил свой взгляд на мне, и по моей внешности, видимо, понял, что я не араб. Он поинтересовался, откуда я? Я объяснил, что из горной Чечни.