включая комплекцию стюардесс, радовало основательностью. Джонатан сел поудобнее и посмотрел на часы.

– Четыре часа летим, – ответил Фредди. – Можешь спать.

– Сволочь ты, ковбой.

– Грамотная, – уточнил Фредди и повторил: – Спи, Джонни, на завтрак я тебя разбужу.

– Иди к чёрту, – закрыл глаза Джонатан.

Фредди откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Если он ни в чём не лопухнулся, то обоснование у них будет железное и с далёкой перспективой. Даже если и есть накладки, то это не страшно. Их джексонвиллская беготня тоже сработает. Полиция любит мозаики складывать, вот и подкинем ей камушков, чтобы картинка по нашему вкусу получилась. Вылет полиция отследила, все топтуны по местам торчали, багаж наверняка и просветили, и пронюхали, и на зуб попробовали. Пускай. Записей нет, кассеты прослушаны и стёрты, тексты уничтожены. Так что парень не засветился, если только их телефон не на постоянной прослушке. Но это вряд ли. Не того они полёта птицы, чтоб так вокруг них суетились. Джонни вес набирает чисто, а к Экономическому клубу полиция всегда была с полным уважением. Нет, должно получиться здоровско. А пока можно расслабиться и вздремнуть.

Что-то ковбой задумал, уж больно морда у него хитрая. И одна отговорка: «Не бери в голову». А про обоснование заикнулся, так стервец ржал похлеще табунного жеребца. Нет, что-то у ковбоя заготовлено. Ну, посмотрим. До Korchevo – ну, до чего у русских названия заковыристые – можно спать спокойно.

Россия

Ижорский Пояс

Загорье

Работа на такси была непростой, и к тому же, как догадывался Тим, его на такси неспроста отправили, но она, пожалуй, самая доходная из возможных, и потому он не спорил. Теперь у него бывали и субботние, и воскресные, и ночные смены – всё, как и положено. Сегодня он с пятнадцати и до двадцати трёх. Может, и дольше, если подвернётся выгодный рейс, такое уже бывало. Выручку всё равно сдавать в восемь утра. Километры по спидометру умножаем на таксу, а что сверх, то твоё. Да ещё зарплата. Правда, и машину за свой счёт обихаживаешь, но это если что сверх нормы ставишь или делаешь. Как и положено. Не нами заведено, не нам и ломать. Нет, Тим ни на кого в обиде не был.

Воскресное утро, возня с детьми, домашние хлопоты – Тим никогда не думал, как это может быть приятно. Как всегда, в воскресенье его разбудили дети. После рождения Машеньки он всё ещё спал в гостиной на диване – пришлось купить ещё тумбу для белья, а то диван без нижнего ящика – и дверь на ночь не запирал. Так что Дим с Катей врывались к нему утром беспрепятственно. И сегодня он проснулся, когда Дим по своему обыкновению начал прежде, чем войти, крутить и дёргать дверную ручку.

Тим проснулся, но лежал с закрытыми глазами и, молча улыбаясь, слушал знакомые шорохи и позвякивания.

– Пап, ты спишь? – спросил голос Дима.

– Нет, – улыбнулся Тим и открыл глаза. – Входите.

Дим в пижаме и Катя в длинной ночной рубашке вбежали в гостиную и с хода полезли к нему на диван. Началась весёлая возня, прыжки и кувыркания. Наконец, Дим уселся верхом ему на грудь, а Катя свернулась клубком у него под боком, и начался разговор о великих воскресных планах. Правда, полувеликих, потому что с обеда Тим уйдёт на работу, но до обеда… их время!

В разгар обсуждения пришла Зина и погнала Дима с Катей умываться и вообще нечего в ночном бегать, а когда малыши убежали, села на край дивана рядом с Тимом.

– Разбудили они тебя?

– Нет, – Тим блаженно потянулся, закинув руки за голову. – Как Маша?

– Спит, – улыбнулась Зина. – Покушала хорошо и спит. Она у нас умница.

Тим кивнул. Умна Маша или нет, он не знал – слишком мало её видел, да и какой ум у такой… даже не малявки, у таких, что у груди, даже кличек не бывало, малявка – это уже с года, мелюзга питомничная, да и те ещё дураки… – но с Зиной охотно соглашался. И… это же его дочка, отчего ж ей не быть умницей. Он потянулся ещё раз и сел, поцеловал Зину в щёку. Она смущённо покраснела и вздохнула.

– Ох, Тимочка, до трёх месяцев нельзя, ты уж потерпи, ладно?

– Ладно, – кивнул Тим и прислушался к детским голосам за дверью. – Пора.

– Пора, пора, – закивала Зина и встала.

Началось утро, началась круговерть мелких, обычных, а потому и нетрудных дел. Хозяйственные хлопоты, прогулка с детьми – это его дом и это его жизнь. Тим уже не думал и не вспоминал, а просто жил. И поминал добрым словом Старого Сержа.

На улице было тихо, иногда сыпал мелкий снег, но не ветрено. Для санок ещё рано, маловато снега, да и ручей в овраге ещё не промёрз, как раз со склона в воду влетишь, но они и так погуляли по свежим тропинкам. Гуляли многие из их дома, и, пока детвора с визгом гонялась друг за другом, мужчины постояли и покурили под солидный неспешный разговор о политике. Футбол-то уже кончился, а хоккей – о нём тоже в газете писали – никто не видел, а говорят, что вроде футбола, только по льду, ну да ладно, а ты вот о другом скажи…

Тим с удовольствием поговорил и об этом. Как все, приехавшие до Нового года, он мог голосовать, на выборах в городскую Управу уж точно, и отказываться не собирался. Не то, чтобы уж очень интересовался этим, но ему же и детям его здесь жить, так что, кто в Управе сядет, так на твоей же шкуре и скажется.

Дома их ждал воскресный обед. Может, и рановато, но Тиму на работу сегодня. Хочешь в три выехать, так в два на месте будь, а чем раньше выедешь, тем больше заработаешь.

После обеда, пока Зина убирала со стола, он посидел в спальне возле кроватки, разглядывая спящую Машеньку. От неё смешно и непривычно пахло молоком и Зиной, и спала она смешно, причмокивая во сне пухлыми губками. Наверное, она и вправду красивая, ему так все говорят, и Зина, и Лариса Иннокентьевна – патронажная сестра, что раз в неделю приходит к ним, он уже пару раз сталкивался с ней, а уж она-то много детей повидала, и Баба Фима… Не могут же все вот так, не сговариваясь, врать, просто он мало младенцев видел, вот и не различает. И что она на него похожа… Ну, он-то сам не такой уж красавец, а то