ответил; он заметил, что Линь Шуфэнь глупо хихикает, и сосредоточился на содержимом миски. Чэнь Кэнь ел проворно и с огромным удовольствием. Сабина периодически улыбалась ему. Она разносила лапшу по залу, но ее глаза почти все время с улыбкой смотрели на Чэнь Кэня. Он, разумеется, обратил на это внимание.

Но это все-таки Гонконг. Гонконг и есть Гонконг. Его никто не может изменить. Материковая стыдливость и застенчивость Чэнь Кэня мигом были растерты в порошок в этой лапшичной. Иностранка Мэйлань покончила с едой и собралась уходить. По-прежнему улыбаясь от уха до уха, она принялась прощаться со знакомыми. Сначала обратилась к Сабине:

— Бай-бай, Сабина, — а потом к Чэнь Кэню: — Бай-бай, Кейн!

Она не двигалась с места, с улыбкой ожидая ответа.

Сабина отозвалась:

— Бай-бай, Мэйлань!

Пришлось и Чэнь Кэню выдавить из себя «бай-бай», но Лю Мэйлань поправила его:

— Бай-бай, Мэйлань! Меня зовут Лю Мэйлань.

Чэнь Кэню ничего не оставалось, кроме как повторить:

— Бай-бай, Мэйлань!

Лю Мэйлань торжественно объявила:

— Мне было очень приятно вместе с вами поесть лапши.

Сабина легонько ткнула Чэнь Кэня в спину, и он скрепя сердце промямлил:

— Нам тоже было очень приятно.

После все еще раз по кругу повторили «бай-бай» — со всеми этими церемониями они словно бы вернулись в Старый Китай. Неудивительно, что Линь Шуфэнь использовала старомодное слово «посиделки». Пусть это и совсем маленькая лапшичная, она словно имеет определенный культурный вес.

Лицо Чэнь Кэня по-прежнему горело. Он наелся и успокоился, и теперь все предстало перед ним в новом свете. Он обратил внимание на множество вещей, которых до этого просто не заметил. В обеденном зале имелся запасной выход — прямо к высокому склону. Сверху лохмотьями свисали корни баньяна. По склону ездили машины — там тянулась еще одна дорога. Стоя в крошечном заднем дворике, Чэнь Кэнь с удивлением понял, что Гонконг построен прямо в горных складках, и эти горы для гонконгцев — источник средств к существованию. Ох уж этот Гонконг! Сабина подошла к склону; в корзинку, прижатую к изгибу бедра, девушка набрала немного имбиря. Она окликнула его со спины:

— Кейн!

— Меня зовут Чэнь Кэнь!

— Что?

Чэнь Кэнь не осмелился взглянуть Сабине в глаза. Он осмотрелся, подобрал маленький камешек и прямо на склоне с силой начертил иероглиф своего имени.

Сабина с улыбкой подошла и провела кончиками пальцев по иероглифу:

— Кэнь!

— Чэнь Кэнь.

Сабина, не переставая улыбаться, повторила:

— Чэнь Кэнь.

Наконец-то Чэнь Кэнь тоже улыбнулся. Впервые за весь этот день в Гонконге он широко улыбнулся Сабине, хозяйке лапшичной.

С того дня Чэнь Кэнь стал здесь завсегдатаем. Он учился в магистратуре и всегда приходил один. Сабина, не спрашивая, сразу ставила перед ним миску лапши с грудинкой и с улыбкой говорила: «Кэнь, вуаля!» Никакую другую лапшу он не ел, только эту. Два года пролетели, как один миг, и учеба закончилась. Чэнь Кэнь получил степень магистра. Пора было уезжать из Гонконга. Он сел на автобус 40М до станции метро «Адмиралтейство», решив не брать такси. С Сабиной он не стал специально прощаться. Зайдя в лапшичную в последний раз, он позвал Сабину, хотел сказать ей, что уезжает, но не знал как. Сабина почувствовала: что-то не так, и даже нечаянно пролила на него бульон. Присев рядом с Чэнь Кэнем на корточки, чтобы вытереть лужу, она по-прежнему улыбалась, но в глазах ее стояли слезы. Чэнь Кэнь не осмеливался смотреть на нее и отводил взгляд. В первый новый год после отъезда из Гонконга Чэнь Кэнь отправил ей поздравительную открытку, в которой наконец написал то, что хотел сказать: «Сабина, это ты подарила мне Гонконг». И подпись: «Склон Кэня». Послав открытку, Чэнь Кэнь принялся ждать, однако так и не получил ответа. Он ждал и ждал, не переставая верить, что в один прекрасный день весточка придет. Вот только письмо или открытка? Неизвестно. Но Чэнь Кэнь подождет, сколько нужно.

Некоторых людей трудно забыть — даже если между вами и не возникло глубокой дружбы. Они остаются в сердце на все времена.

Сигаретный пепел

Сколько историй в этом мире можно рассказать с самого начала? Даже о сигаретном пепле.

(1)

Внезапно обрушившаяся слава сильно влияет на людей. Особенно в молодом возрасте. Мы не в состоянии измерить это влияние в количественном отношении, однако следует признать: слава изменяет людей кардинальным образом. Короче говоря, быть известным и быть никем — это совершенно разные состояния.

Чжань Гобинь внезапно стал местной знаменитостью. Всего за пару дней он приобрел величавый вид и теперь выделялся из толпы. Слава и на внешность человека оказывает магическое действие. Человек раскрывается, из-под блеклой оболочки наружу прорывается внутренний блеск, и в итоге он одним махом воспаряет над простыми людьми.

Как раньше выглядел Чжань Гобинь? Почти никто уже и не помнил. Это неудивительно. Четырнадцати-пятнадцатилетний подросток, тощий, смуглый, сутулый, с вечно опущенной головой. Он прятал глаза, а если и смотрел, то злобно; ходил вплотную к стенам, от нечего делать пинал электрические столбы, фундаменты местных лавочек и ворота домов, пока кто-нибудь не выскакивал и не напускался на него с криком: «Ах ты гаденыш!» Таких озлобленных пареньков в Ханькоу — хоть пруд пруди, больше, чем комаров летом, кто ж на него внимание обратит? Но когда Чжань Гобиню исполнилось шестнадцать, он вдруг прославился.

(2)

Здание «Красное знамя» на Цзянханьлу в знаменитом 1966 году стало важной местной достопримечательностью в Ханькоу. Шестнадцатого мая 1966 года председатель Мао Цзэдун лично начал беспрецедентную пролетарскую «Культурную революцию». И Ухань, город с давними традициями революционной борьбы, немедленно оживился и с энтузиазмом отреагировал на призыв. Миллионы жителей Уханя внезапно раскололись на две фракции: «роялисты»[36] и цзаофани. Цель перед собой они ставили совершенно одинаковую — «не щадя жизни защищать революционную стратегию председателя Мао и пролетарское командование». Обе группировки хотели разоблачить противника и доказать, что им движут ложная лояльность, ложная любовь и ложная поддержка, а заодно критиковали представителей всех слоев общества — от центрального правительства до провинций, городов, Уханьского военного округа и даже их собственных коллег и родных. В итоге революционные процессы стали довольно запутанными и непонятными. В этом споре вскрылось много раздражающих проблем, которые пришлось решать силой. Когда в руки противодействующих сторон попало армейское огнестрельное оружие, воображение людей взбудоражили мысли о войне, и им срочно потребовалось захватить командные высоты. В результате величественная высотка «Красное знамя» на Цзянханьлу стала лакомым кусочком для цзаофаней. Скандируя революционные лозунги, которые разносились по округе, они объявляли жителям Уханя: «Красное знамя»