ни страхом, ни неуверенностью. Только спокойствие. Но сама смотри, как тебе покажется».

Пока вот так мы "беседовали", то успели подойти к скотному двору. Первым стоял птичник. Широкий уличный загон, где неторопливо перемещалась стая кур. Обычные хохлатки, типичные для российских просторов, с очень средними показателями — яйценоскость не слишком высока, да и средний вес тоже… весьма средний. Но, как мне помнится, селекционные работы по птицам в это время ещё не велись. Только некоторые любители — помещики выписывали из-за границы яйца перспективных пород. Но это, в основном, крупные поместья вокруг Москвы.

Куры копались в земле, отыскивая там себе что-то, у ограды стояли две женщины, вероятно птичницы, лузгали семечки. При виде нашей процессии несколько насторожились. Поскольку ничего особенного в загоне не было, мы прошли внутрь птичника. Вера предусмотрительно осталась стоять у дверей. Нда… запах валил с ног. Несмотря на то, что здание птичника явно было недавно перестроено, убирать в нем не пробовали ни разу. В гнездах лежали яйца с такой грязной скорлупой, что мало отличались от булыжников.

Мы быстро вышли наружу. Бабы бросили семечки и угрюмо — настороженно смотрели на нас. Я не стала миндальничать, сильно уж разозлилась.

— Сегодня-завтра все вычистить! Послезавтра проверю, будет плохо — продам! Не кур, вас!

Бабы завыли, одна попыталась бухнуться на колени, но посмотрев под ноги, передумала. Просто выли, утираясь углами платков. Дальнейшее я не стала смотреть, просто пошли дальше. Когда отошли подальше, Яков Семёнович тихо спросил:

— Простите, Катерина Сергеевна, вы действительно хотите продать этих женщин? Ведь у них, вероятно, есть дети, семьи… То, что они ленивы, видно, но можно наказать и они будут работать.

Я грустно усмехнулась:

— На конюшню и выпороть? Да и не буду я их продавать, это я рассердилась просто, как можно так относиться к своим подопечным? Хотя… птицы ведь не их собственные!

Позади хмыкнула Верка:

— Барышня, вы думаете, у них в своем хлеву чище? Фиска да Грунька самые ленивухи у нас в деревне! Они и барщину в птичнике отрабатывают, думают, что тут меньше работы.

Я заинтересовалась:

— Вера, а кто направляет людей на разные работы по барщине? И сколько дней в неделю отрабатывают?

— Так Игнатьевна и направляет, но ей Гаврила, наш староста, подсказывает, кого куда. Он брательник ейный, младший. А скока днев? Ну, так всем по-разному. Кому и три дня, а кому и пять ден. Ежли на кого Гаврила осерчал, то и пять ден, а коли угодит кто так-то три дня.

О как! Да у нас кумовство и протекционизм процветает! И подтверждает мою мысль, что сама Игнатьевна ума недалёкого и нет у нее способностей ни к хозяйствованию, ни к управлению. Тем более, знаний. И ей так легко управляет какой-то левый мужик. И не думаю, что сама Игнатьевна осознает это, считает, что это она такая умная. Теперь я уверена в том, что не только надо отстранить старуху от управления, но и убрать ее подальше от поместья. Стоит подумать о предложении отца Василия.

В раздражении я шагала широко, управляющий двигался в одном темпе со мной, а Верка и Хаська торопились следом, смешно подпрыгивая. Следующая ферма, как сказала Вера, была свинарником. Здесь открытый загон был как раз с противоположной стороны. Двери в сам хлев были широко открыты, и мы зашли туда. Отличие от птичника было разительным — здесь было чисто! Отскобленные доски пола, отдельные загородки для животных. Неподалеку от нас мужик набирал воду ведром из большой бочки на деревянных колесиках и мыл кормушки.

Будучи все ещё взбудораженной после предыдущего посещения и информации, я спросила у работника немного резче, чем следовало.

— Где животные? И что, один здесь работаешь?

Мужик ответил, испуганно глядя на меня

— Пошто один? Нет, вон Митяй в загоне убирается, а Кистяй пошел корму свиньям просить… Свинки, вон, в загоне гуляють.

Ясно, пойдем знакомиться с Митяем и его подопечными. Вышли в противоположные ворота. Загон был там. Достаточно чисто, ещё один работник закапывал ямы, что успели нарыть животные. Увидев нас, сорвал шапку с головы, поклонился. Я кивнула в ответ и перевела взгляд на свиней и обомлела.

Вот это свиньи? Нет, правда? Если это свиньи, то породы ездовые или беговые! Вот эти странные животные, высокие на тонких ножках, поджарые, с необычными вытянутыми мордами, с остренькими рыльцами, с огромными ушами — свиньи? Для полноты картины не хватало только красных горящих глаз, и образ зомби-хрюшки был бы завершён.

У меня не было слов! Во всяком случае, печатных. А в это время, как мне помнится из литературы, обсценная лексика почти не использовалась даже среди самых низших слоев населения. Открыв и закрыв пару раз беззвучно рот, я наконец, обрела дар речи, и прохрипел а, обращаясь к Митяю.

— Что случилось с животными? Они что, все болеют?

Митяй, опершись о лопату, рассудительно ответил:

— Дак что с имя могло случиться, ежли почти не дают корму-то? Скотине хоть сена да соломы дают, куры малость зерна видят, а свинкам мало что перепадает. Отходы с кухни дак собакам отдают. Вот, травка пошла, рвем, рубим, да запариваем, ежлив мучицы аржанной дадут — дак и вовсе хорошо… Кинстинтин пошел к Секлете на кухню, можа даст мучицы. Она-то баба добрая, да и ей мало Игнатьевна выдает продухту. Ране-то, когда барыня привезла свинок аж с самой Москвы, ладненькие были поросятки, справненькие. И росли быстро и большие такие, с нашими не сравнить. Да тока вот как барыня занемогши стала, Игнатьевна все и перестала выдавать. Сказала, что свиньи — это от лукавого, наши деды и прадеды ели только скотское мясо и довольны были. А это господски причуды, мясо мягкое да сочное есть.

Выслушав Митяя и поняв, что Кинстинтин и есть неведомый Кистяй, я сглотнула тяжёлый ком в горле и повернулась к Якову Семёновичу.

— Завтра с самого утра берете подводу, грузите зерно и на мельницу. Свои отруби обязательно забрать и купить столько отрубей, сколько есть у мельника. Мука пойдет и крупного помола, ржаная. Пшеницу пока не трогаем. Будем откармливать животных.

— А ты, Митяй, смотри! Будем кормить свиней, но сразу много