– Бей, башенное, бей!..

– Ох, господи, господи, святой чудотворец Николай! Ляжь,выпей еще воды. Несчастье!..

Слабая, розовая тишина утра нежно и успокоительно прилегла квоспаленной щеке Родиона. Далеко на золотистом обрыве кричали петухи.

Дедушка и внучек обсудили положение и решили, что больногопокуда не следует никому показывать. Тем более не следует отправлять его вгородскую больницу, где обязательно спросят паспорт.

По мнению дедушки, у матроса – обыкновенная, не слишком дажесильная горячка, которая скоро пройдет. А там пускай сам себе обдумает.

Между тем уже совсем рассвело, и надо было опять выходить вморе.

Больной не спал. Ослабевший от ночного пота, он неподвижнолежал на спине, глядя живыми, сознательными глазами на образ чудотворца спучком свежих васильков, заткнутых за согнутую от времени темную доску.

– Чуешь? – спросил дедушка, подходя к больному.

Тот слабо пошевелил губами, как бы желая промолвить: «Чую».

– Полегчало?

Больной в знак утверждения прикрыл глаза.

– Может, ты хочешь кушать?

Дедушка покосился на полку с хлебом и кашей.

Матрос слабо качнул головой: «Нет».

– Ну, как хочешь. Слухай, сынок… Нам надо выходить в море побычки, чуешь? Так мы тебя здесь оставим одного и запрем на замочек. Можешь намсвободно доверять. Мы такие же самые люди, как ты, – черноморские. Чуешь? Тысебе тута тихонечко лежи и отдыхай. А если кто-нибудь постучится, так ты простомолчи, и больше ничего. Мы с Гавриком зараз управимся и тоди быстреньковернемся. Я тебе тут в кружечке воду поставлю: захочешь, так напейся, этоничего. И ни об чем не думай, можешь вполне надеяться. Ты чуешь?

Старик разговаривал с больным, как с несмышленым ребенком,через каждые два слова приговаривая: «Чуешь?»

Матрос смотрел на него улыбающимися через силу глазами иприкрывал их изредка: дескать, не беспокойся, понимаем, спасибо.

Заперев матроса, рыбаки отправились на промысел и часа черезчетыре возвратились назад, найдя дома все в полном порядке. Больной спал.

На этот раз им повезло. Они сняли с перемета сотни три споловиной прекрасных, крупных бычков, и дедушка, благосклонно посмотрев начудотворца и пожевав морщинистыми губами, заметил:

– Ничего. Сегодня ничего. Хотя и на креветку, а крупные. Дайбог тебе здоровья.

Но чудотворец, в полном сознании своего могущества, смотрелна деда строго и даже высокомерно, как бы желая сказать: «А ты еще сомневался,хреном называл. Сам ты хрен».

Дедушка решил сам идти с бычками на привоз. Надо былонаконец выяснить отношения с мадам Стороженко. А то что ж это такое получается:сколько ни носи товара, все равно остается долг, а живых денег не видно!

Так и рыбачить, выходит, неинтересно.

Сегодня для этого представлялся самый подходящий случай. Нестыдно показать товар. Бычки – один в одного.

Гаврику, конечно, тоже бы хотелось сходить сегодня напривоз, чтобы на обратном пути повидаться с Петькой и наконец выпить на углуквасу.

Но опасно было оставлять матроса одного, так как быловоскресенье: на берег, наверно, понаедет множество народа из города.

Дедушка взвалил на плечо еще мокрый садок и пошлепал напривоз, а Гаврик переменил в кружке воду, прикрыл матросу ноги, чтоб не кусалимухи, и, навесив на дверь замок, отправился немножко пройтись.

Тут совсем недалеко, на берегу, находились различные увеселительныезаведения: ресторанчик с садом и кегельбаном, тир, карусель, будки сзельтерской водой и восточными сладостями, автоматы-силомеры – словом,маленькая ярмарка. Походить по ней и поглазеть было для мальчика настоящейрадостью.

Обедни еще не отошли. Вверху, над обрывами, плыл колокольныйзвон приморских церквей.

Ветер, совершенно не ощутимый внизу, иногда плавно проносилпо небу белоснежное облако, такое же круглое и яркое, как этот звон.

Гулянье по-настоящему еще не начиналось, но несколько нарядноразодетых горожан уже слонялись возле карусели, ожидая, когда же наконец снимутс нее парусиновый чехол.

Из кегельбана доносилось медленное чугунное ворчаньетяжелого шара, пущенного по узкой дороге. Шар катился ужасно долго, его шум всеслабел и слабел, пока вдруг, после короткой тишины, не долетало из-за ограды,поросшей желтой акацией, легкое музыкальное щелканье рассыпавшихся кеглей.

В тире кто-то изредка постреливал. Иногда после слабенькогоотрывистого выстрела слышался звон разбитой бутылки или начинал шуметь механизмдвижущейся мишени.

Тир притягивал к себе неудержимо.

Гаврик подошел к балагану и остановился возле дверей, жадновдыхая ни с чем не сравнимый, какой-то синевато-свинцовый запах пороха. Особый,кисленький и душный вкус выстрела чувствовался даже на языке.

О, эти ружья, расставленные так заманчиво на специальныхстойках! Маленькие, точно литые приклады, чисто сработанные из тяжелого, какжелезо, дерева, нарезанного острой сеткой в тех местах, где надобно братьсярукой, чтобы не скользило. Толстый, но длинный граненый ствол синей вороненойстали с маленькой, как горошинка, дырочкой дула. Синяя стальная мушка. И таклегко и просто поднимается рамка затвора.

Даже самые богатые мальчики мечтали о таком ружье. Слово«монтекристо» произносилось с замиранием сердца. В нем заключалось всебъемлющеепонятие сказочного богатства, счастья, славы, мужества. Обладать монтекристобыло даже больше, чем иметь собственный велосипед. Мальчики, имевшиемонтекристо, были известны далеко за пределами своего квартала. О них так иговорилось: «Тот Володька с Ришельевской, у которого монтекристо».

Конечно, Гаврик не смел мечтать о монтекристо. Даже он несмел мечтать из него выстрелить, так как выстрел стоил бессовестно дорого: пятькопеек. Быть стрелком мог позволить себе только очень состоятельный человек.Гаврик смел мечтать только прицелиться из чудесного ружья. Хозяин тира иногдадоставлял ему это удовольствие.

Но теперь в тире находился посетитель, так что сейчас обэтом нечего было и думать. Может быть, когда стрелок уйдет, Гаврик попроситхозяина, и тогда…