Если говорить о какой-либо законности претензий на корону Российской империи, то Карлу Петеру Ульриху принадлежала в этой гонке за власть несомненная пальма первенства: он был родным внуком Петра Великого, сыном его старшей дочери Анны, выданной замуж в Голштинию по политическим соображениям. В Киле Анна, «прекрасная душа в прекрасном теле», как говорили о ней современники, была несчастна, однако изменить своего положения не могла: слезными письмами сурового отца не разжалобишь, да и развод в династических и политических союзах дело невозможное. И хотя герцог Карл-Фридрих был человеком, такого сокровища недостойным, она должна была родить супругу наследника. 21 февраля 1728 г. она родила мальчика, будущего императора Петра III, и вскоре в возрасте 20 лет скончалась от скоротечной чахотки, оставив сына сиротой и не ведая о его судьбе, не менее трагической, чем ее собственная.

Итак, голштинский принц был на тот момент единственным Романовым мужеска полу. Императрица Елизавета Петровна, поставившая себе целью продолжать дело великого отца, желала видеть своим наследником кровь от крови Романовых, надеясь, вероятно, что гены взыграют и в юном принце проявятся дарования Петра I. И все бы хорошо, но не знавшая генетики Елизавета не учла различных дополнительных факторов, которые вопияли: «Из Карла Петера Ульриха российский император не выйдет!»

Начать с того, что мальчик не знал, что такое семья: его мать умерла вскоре после его рождения, а отец— когда ему исполнилось 11 лет. Впрочем, еще при жизни герцог Карл-Фридрих не дал сыну ни любви, ни нежности отцовской (да и не принято было это в то время), но в семь лет отдал на воспитание офицерам, желая сделать из хилого и неразвитого мальчика великого полководца. Воспитание принца было поручено гофмаршалу О. Ф. Брюммеру и Ф. В. Берггольцу, довольно недалеким служакам, лишенным, кроме того, твердых моральных принципов. Граф Брюммер, «который был более солдат, чем образованный человек, более конюх, чем педагог»[73], частенько издевался над принцем, бил его и подвергал унизительным наказаниям: вместо увещевания и убеждения наставник использовал хлыст, ставил герцога на горох коленями, что вряд ли способствовало нравственному становлению принца. Ненависть к этому воспитателю сохранилась в Карле Петере и когда он прибыл в Россию: великий князь постоянно ввязывался в ссоры с графом, однажды набросился на него с обнаженной шпагой. Учителя не старались развить в мальчике светский лоск, умение вращаться в обществе, ум и кругозор. Вся жизнь его была подчинена строгому, как порядок в военном лагере, расписанию: мальчик занимался долгими часами ежедневно; в жизни его не было места обычным для детей его возраста занятиям — играм, лишь суровая муштра и зубрежка. Здоровье Карла Петера Ульриха расстраивало и отсутствие физических упражнений, и аскетическое питание — он не ел, пока не выполнял все задания, да и тогда часто не получал обеда, а наказанный учителями, глотая слюнки, наблюдал, как обедает дворня. В новой и совершенно чужой ему стране он старался спрятаться за вещи привычные, с детства знакомые: то, что дома было вынужденным занятием, в России превратилось в отраду и последнее прибежище — грохот барабанов, армейские мундиры прусского образца, ровные ряды солдат.

Итак, в январе 1742 г., едва Елизавета взошла на престол, герцог Голштинии был привезен в Россию. Императрица многого ждала от своего племянника, единственного родного ей человека, и отнеслась к нему со всей возможной для себя внимательностью и заботой, вела себя словно «нежная мать»: одаривала подарками, поучала, как креститься, плакала, глядя на племянника: по воспоминаниям современников, мальчик был весьма хил для своего возраста, постоянно напуган, совершенно неразвит; он едва мог говорить по-французски, предпочитая пользоваться родным немецким языком. Интересно, что в детстве Карла Петера Ульриха обучали многим языкам, в том числе и латинскому, но учение шло через силу и зубрежкой, поэтому ему опостылели и языки, и любое учение, и учителя. Когда великий князь заболел, подхватив оспу, императрица два месяца не отходила от его постели ни на шаг, не боясь заразы, забыв свои обычные занятия — зимнюю охоту, балы и пиры.

Прибывшего в Россию 13 лет от роду принца окрестили по православному обычаю, и в крещении он получил имя своего деда. Юный великий князь был 7 ноября провозглашен наследником престола, «яко по крови нам ближний…» Но столь высокое звание и формальные почести, оказываемые Петру Федоровичу, не принесли ему ни долгожданной свободы, никаких прав, ни тепла и ласки. Вскоре Елизавета поняла, что великий князь как был голштинцем по рождению и воспитанию, так им и останется. В нем не было ни капли любви к новой родине, что в общем-то понятно, а взращивать и лелеять то разумное и доброе, что в мальчике еще сохранилось после долгих лет муштры, у занятой государственными и собственными делами императрицы не было времени. Вновь Петр был препоручен воспитателям: Елизавета сделала ошибку, не убрав от юноши ненавистного Брюммера, но в придачу назначила учителей, которые наставляли будущего императора России в науках и новом языке. Академик Якоб Штелин стал его главным наставником. Он оставил подробные записки о своих занятиях с наследником престола, о его характере и способностях, в которых, конечно же, сильно преувеличил свой талант воспитателя. Но можно сказать с уверенностью: записки Штелина, как и воспоминания прочих людей, знавших Петра Федоровича близко, доказывают, что его портрет, рисующий слабоумного, несправедлив. Предметами, которые ему нравились, он с огромным удовольствием и усердием занимался, а его замечательная память позволяла без проблем запоминать сведения из русской истории, точных наук. Излюбленным теоретическим предметом Петра Федоровича была фортификация. Он мог часами чертить планы крепостей, изменяя масштабы в своих чертежах. Такое усердие радовало и наставников, и императрицу, которая продолжала видеть в племяннике отражение своего отца; он так многого достиг, не получив должного образования, что ж будет из Петра Федоровича, которого учили «так, как следует». Но великий князь был неусидчив и нетерпелив: когда предмет ему не нравился (например, ненавистный русский язык, который он так и не освоил, или православный закон божий) или надоедал, а такое случалось частенько, он начинал отвлекаться, зевать и забрасывал занятия. А чего еще можно ждать от почти мальчика, не знавшего нормального детства с шалостями и играми? Катехизис был заучен мальчиком наизусть, но не оказал влияния на его протестантскую душу.

Непременной составляющей воспитания из голштинского герцога будущего российского императора должна была стать женитьба: кровь Романовых на престоле великой страны не должна была прерваться, а поэтому наследственность великих предков должна была быть передана потомкам Петра Федоровича. Выбор супруги для наследника престола — дело весьма ответственное, и императрица занялась им сама. В Елизавете было множество недостатков, но все признавали и признают: она, как никто другой, умела подбирать людей (Петр Федорович был одной из немногих ее ошибок, когда вопросы родства затмили все прочие критерии выбора). Посланники России в разных странах долгое время собирали подробнейшие сведения о девицах, годившихся на столь ответственный придворный «пост». Всестороннему анализу подвергались происхождение претенденток, положение их семьи в мире и истории, чистота крови, здоровье и пр. Внешние данные девицы никакой роли не играли, ведь речь шла не о чувствах, а о благе государства. С подачи прусского короля Фридриха II, которого едва ли не обожествлял ее племянник и который был человеком весьма разносторонним и дальновидным, Елизавета обратила внимание на принцессу Ангальт-Цербстскую, Софию Фредерику Августу. Девочка удовлетворяла всем критериям: ее семья была довольно незначительной, без претензий, и брак с наследником российской короны должен был осчастливить ее. Сама София была весьма умна и обаятельна, не по годам развита, обладала хорошими манерами, тактом и обаянием, хотя и не красотой. Когда Фридрих Великий высказал в письме пожелание видеть ее супругой Петра Федоровича: «Не скрою, что, испытывая особое уважение к вам и к принцессе — вашей дочери, я всегда хотел уготовить ей необычное счастье. А посему задаю себе вопрос, нельзя ли выдать ее замуж за кузена в третьем колене, великого князя России…», будущая великая императрица и ее мамаша, дама весьма амбициозная, отправились в далекую Московию.