сознанием. На самом верхнем уровне код — отражение мира внешнего, он подчинен фактам физики, биологии, социологии, словом, всех областей человеческого знания об окружающей нас действительности. Согласно этому коду, художник-реалист не должен рисовать деревья синими, потому что они зеленые. Кстати, на этом уровне кода оперируют прозаики. Но на полпути к сознанию, состоящему из смутных и мгновенно сменяющихся образов, ассоциаций, свернутых словесно-логических цепочек, код (или, лучше сказать, его обрывки) все еще существует. Здесь его форма — иная. Фантасмагория слов, образов, снов, реальность человеческого воображения, подобная кэрроловской Стране Чудес. Здесь найдется место синим деревьям! На этом уровне слова сплетаются с представлениями и рождаются удивительно выпуклые метафоры. Богатейшая образность речи существенно понижает проводимость канала между творителем и слушателем для рациональных идей, но при этом повышает проходимость для чувственных образов. Поэтому, исходя из природы и сильных сторон поэзии, ее практическая цель следующая: создать словесно-музыкальный образ, который кратчайшим путем (частично обходя код действительности) передает от творителя реципиенту комплекс рациональных идей и сложных чувств.

Рассмотрим пример из А. Ахматовой.

От любви твоей загадочной,

Как от боли, в крик кричу,

Стала желтой и припадочной,

Еле ноги волочу.

Новых песен не насвистывай,-

Песней долго ль обмануть,

Но когти, когти неистовей

Мне чахоточную грудь,

Чтобы кровь из горла хлынула

Поскорее на постель,

Чтобы смерть из сердца вынула

Навсегда проклятый хмель.

В этом стихотворении любовь представляется тягостным, болезненным чувством, которое, кажется, способно убить человека и даже делает смерть желанным избавлением от мук. Эта идея — неделимый сплав душевного переживания и, в сущности, рациональной мысли. Посмотрим, как могла бы выразить музыка эти чувства. Мы могли бы найти печальную и одновременно страстную пьесу, но, не знай мы названия пьесы, мы даже не смогли бы с уверенностью сказать, что она именно о любви. Проза, казалось бы, полнее бы справилась с этой задачей. Но посмотрим на первое четверостишие, что будет, если преобразовать его в прозу? «Как от боли, в крик кричу от твоей загадочной любви, стала желтой и припадочной, еле волочу ноги». На мой взгляд, такое предложение скорее вызовет улыбку, чем будет принято всерьез: слишком яркие краски, слишком громкие слова. Может, перефразировать? «Страдаю от твоей любви неимоверно, чувствую, как заболеваю, хожу сама не своя». Парафраз звучит лучше, он логичен и облечен в код действительности, все же, он проигрывает стихотворению по силе воздействия.

Я покажу, насколько далеко и нарочито отстоит стихотворение Анны Ахматовой от кода действительности — области прозы. «Как от боли, в крик кричу»: никто в здравом уме не кричит от любви, тем более истошно, как от острой боли. Также ни одна женщина не становится от любви «желтой», «припадочной», и вряд ли любовь затрудняет ей хождение. Люди, как правило, не насвистывают песни и уж тем более не способны никого ими «обмануть». Далее, любовники не когтят грудь девушкам (они ж не орлы?), особенно когда те больны «чахоткой»! Не говоря уже о том, что девушки (с ними, думаю, и сама Ахматова) умирать не хотят, никакую траву («хмель») в сердце не хранят (это же анатомически невозможно?!) и никакую женщину (тем более фикцию под именем «смерть») не зовут исправлять сию оплошность.

Хаос образов в этом стихотворении не имеет цельного отражения в действительности вокруг нас. Однако этот хаос жил в сознании Анны Ахматовой, и она сумела его передать по каналу, близкому пути «от сердца к сердцу». Именно в этом особая власть поэзии. Поэзия оказывается в выигрыше, потому что ее канал к сознанию реципиента — более короткий, чем у прозы, и при этом более проводимый, чем у музыки. Ее цель — нанести самый короткий и резкий удар в сердце слушателя.

Вот и настала пора подводить главный итог. Явления рифмы, размера и образности в поэзии я считаю во многом музыкальными по природе. Размер, я думаю, развился в стихах непосредственно под влиянием музыки, рифма и образность — под влиянием музыкальной сути стиха. Рифма по функции своей тождественна музыкальной гармонии, образность — погоня за музыкальным идеалом прямого пути «от сердца к сердцу».

Практический вывод, следующий из моего рассуждения, таков. В плане формы, поэту следует писать стихи, не забывая о размере и рифме. Стремление отказаться от них вовсе, присущее многим современным поэтам, непрогрессивно, так как это попытка отречься от того, что собственно делает стихи стихами. В плане содержания, стихи обычно хороши тогда, когда образны. Образность должна быть фантастической, яркой, но, при этом, все-таки логически доступной. Если она становится совершенно бессмысленной и «сумасшедшей», это значит, что поэт чрезмерно укоротил канал передачи данных, опасно приблизив его к музыкальному. Стихотворение, лишенное логической составляющей, проиграет по богатству содержания прозе, а музыке — по силе эмоционального воздействия. Такого поэта ждет судьба Икара.

январь — февраль 2018