залила ему глаза, не позволяя их открыть. Казаков попытался сорвать очки с глаз, но не тут-то было: расплавившаяся от высокой температуры резина плотно прилипла к обожжённой коже, и малейшие попытки снять очки причиняли жуткую боль. Решив, что лучше быть наполовину в воде, но иметь возможность дышать, он снова повернулся на бок. Боль резанула яркой вспышкой, за которой вновь наступила тьма.

В следующий раз Влад пришел в себя, когда начало светать. Открыв один глаз, он воззрился на молочную белую хмарь. В голове тревожным колокольчиком возникла мысль: где он? На чьей территории? На своей или чужой?

Дышать становилось все сложнее. Жгучая боль сковывала тело. Он страшно мерз. Это было странное, дикое сочетание: с одной стороны, часть тела горела огнем, но сверху, изнутри же и со спины шел холод. Зубы выбивали чечетку, захватывая вонючую, с привкусом тины и болота воду. Каждый вдох давался с трудом, выбивая страшной болью слезы из глаз. Его била крупная дрожь, тревожившая сломанные ребра и гнавшая волну по воде. Вода все сильнее плескалась, заливая нос и рот.

Сквозь шум в ушах от попавшей в них воды он начал различать какой-то гомон, человеческие голоса. Внезапно четко донеслось: «парашют». Казакова затрясло сильнее: кто это — наши или немцы? «Парашют» и по-русски, и по-немецки звучит одинаково. В плен не хотелось. Лучше сразу умереть… Но как? Нет, пистолет у него есть. Но даже если он и сможет достать его изувеченной рукой, что вряд ли, застрелиться не выйдет — пистолет столько времени пролежал в воде… Его теперь только если в качестве дубинки использовать. Утопиться, что ли?..

— Вон он! В камышах затаился, гад! — явственно услышал Влад.

— Аккуратнее… В трясину бы не попасть, — разобрал он следом.

«Кто-то у них хорошо по-русски шпрехает… Сссууки… Подготовились…» — пронеслась в голове мысль.

По воде зачавкали шаги, волны стали сильнее. Казаков попытался дотянуться до пистолета. Раненая рука шевелиться отказывалась, вторую поднять не было сил… Застонав, он сильнее надавил головой на камыши, уходя под воду. В ту же секунду над ним замаячили два силуэта, его крепко ухватили за руки и дернули вверх. От дикой боли перед глазами вспыхнула сверхновая, и Влад провалился в темноту.

Первое, что он начал различать — запах. Резкий, знакомый, тревожащий… Казаков знал этот запах. Но не мог вспомнить, что же так пахнет…

Голоса… Они то наплывали, порой настолько, что он почти начинал различать слова, то вновь удалялись. Следом звякнуло железо о железо. Резкая боль. Темнота…

Дышать было тяжело. Кашель… Знакомое, родное гудение. Самолет? Черт, как же холодно… От кашля во рту набралась мокрота. С трудом повернув голову, он приоткрыл рот и попытался выплюнуть ее. Это усилие отобрало последние силы. Темнота…

Он плыл… Его качало, трясло… Душил кашель. Горло горело огнем. И было холодно. Боль рвала на части. В ушах гудело и рычало. Звук был знакомый, но Влад никак не мог понять, что это за звук. Вдруг его подбросило вверх, встряхнуло. От резкой боли он снова потерял сознание.

Он то приходил в себя, то вновь проваливался в пустоту. Порой различал звуки, запахи, голоса… Иногда ему казалось, что он различает слова. Он чувствовал прикосновения. Они были то нежными, осторожными, то уверенными, жесткими. Губ касалось что-то, и в рот лилась вода, добавляя мучений. Боль грызла не переставая, ноги, руки, лицо, живот и грудь горели огнем. Он иногда угасал, но вскоре разгорался с новой силой.

Кашель… Он мучил его постоянно, тревожа переломанные ребра и обожжённое горло, мешал дышать. В груди что-то мучительно булькало и хрипело, сипело, свистело. Влад мечтал сделать нормальный вдох, наполнить легкие воздухом… Но все, что он мог — это мелкое, поверхностное дыхание, постоянно прерывавшееся мучительным кашлем.

Свет… Теплый, ласковый… Он проникал сквозь сомкнутые веки, согревая их. Влад закашлялся. С трудом повернул голову, сплюнул мокроту. Лица коснулась влажная ткань. Голову аккуратно повернули, приподняли, губ коснулся металл, в рот полилась теплая солоноватая жидкость.

— Давай, родненький… Один глоточек… — мягко произнес женский голос. — Господи, с голоду ведь помрешь… Откуда силам-то взяться…

Влад инстинктивно глотнул. Боль привычно обожгла. Но она уже не была непереносимой. Он глотнул снова. Кружку убрали от губ.

— Вот и хорошо… Вот и ладненько… — снова заворковал голос. — Вот, считай, и поел… Ну хоть так-то… Опосля еще дам глоточек…

Казаков приоткрыл глаза. Над ним, расплываясь и качаясь, маячил белый силуэт.

— Где… я… — с трудом прошептал-просипел Влад.

— Очухался! — радостно воскликнула женщина, вновь поворачиваясь к нему. — Ну слава тебе, Господи! Опамятовал!

— Ангел… — прошептал он и закрыл глаза. Силы закончились.

Вскоре он узнал, что его нашли в болотах недалеко от советского аэродрома Левашово. Эта территория еще не была захвачена. Часовые заметили парашют, и едва рассвело, отправились разыскивать «диверсанта». Нашли, доставили в часть. Расстегнули летную куртку — под ней орден «Героя». Документов нет. Отнесли в санчасть. Раздели, чтобы обработать раны, догадались вскрыть ладанку.

На самолете его доставили в Куйбышев, в госпиталь, где он и находился. Про Анжелику никто ничего не знал. Влад догадался, что девушка погибла. Он бесился от душившей его бессильной ярости, но изменить ничего не мог. Винил себя, ненавидел себя за то, что не вышвырнул ее из самолета, что позволил ей лететь… И клялся найти, достать из-под земли механика, который оставил в кабине Ангела то проклятое масло… Если бы она не облилась тем маслом, если бы она не полетела, если бы механик не забыл ту канистру, если бы он, Влад, вовремя ушел в облачность… Если бы…

Влад метался на койке, в бреду зовя Ангела, запрещая ей лететь, кричал во сне, просыпаясь в холодном поту от собственного крика, каждую ночь снова и снова проживая тот вылет. Он боялся засыпать, боялся закрыть глаза… Но слабость и тяжелые ожоги вкупе с воспалением легких и сотрясением мозга не оставляли ему шанса. И он снова и снова проваливался в тяжелый сон, возвращаясь в тот вечер.

Врачи совершили настоящее чудо — спасли ему руки. Ноги пострадали меньше из-за защитивших их кирзовых сапог, а вот кисти обгорели сильно. Изначально руки хотели ампутировать по локоть, но молодой, год назад закончивший медицинский институт Вересов Александр Иванович упросил старших коллег позволить ему попробовать сохранить лейтенанту руки.

Александр, сам в детстве получивший серьезные ожоги после пожара и потерявший трехлетнюю сестру, умершую от ожогов, выбрал для себя именно это направление медицины в надежде, что ему удастся спасти кому-то жизнь. Он фанатично следил за любыми,