хотел сделать так. – Он возвращает мою руку в свою и рисует звезду большим пальцем. – И пообещать, что все расскажу. Считай это моей подписью в знак того, что я сдержу свое слово.

– Хорошо. Прости. Я просто подумала… Ладно, не важно, – шепчу я, почему-то чувствуя себя виноватой.

– Прекрати извиняться. – Он бросает на меня серьезный взгляд. – Не знаю, что должно случиться, чтобы тебе пришлось просить у меня прощения. Скорее это я сотворю какое-нибудь дерьмо, после которого мне нужно будет целовать твои ноги, вымаливая пощаду, – усмехается Леви.

– Надеюсь, что нет. Если у тебя фетиш целовать ноги, то можешь, конечно. Но хотелось бы, чтобы ты ограничивался моим лицом. – Я улыбаюсь. – Ладно, можно чуть ниже подбородка…

Он хихикает, вновь переплетает наши пальцы и кладет их к себе на бедро.

– Не уходи от темы. – Его тон тут же становится серьезным.

– На самом деле я не знаю с чего начать… – Жую свою щеку, размышляя, как мне все ему объяснить. – Не знаю, потому что многие вещи стали уже настолько обыденными, что сложно вспомнить, когда это началось и почему. – Я тяжело вздыхаю, погружаясь в воспоминания. – В пять лет мне захотелось порадовать маму с папой, приготовив им завтрак, пока они еще спали. Помню, как старательно отделяла все хвостики от клубники, а затем посыпала ее сахаром. Красиво раскладывала на тарелке от маленькой к большой. Ведь папа так любит клубнику в сахаре. Я смогла приготовить тосты, хотя это было очень сложно. Нужно было понять, как включить тостер, чтобы не поджарить весь дом вместе с хлебом…

Я усмехаюсь, но не чувствую радости, как бы ни старалась. Леви не прерывает меня, продолжая внимательно слушать.

– И мне удалось все сделать достаточно успешно. Естественно, за весь процесс приготовления этого неидеального завтрака остался беспорядок: местами рассыпанный сахар, капли сока от клубники, крошки хлеба… Я хотела это все убрать, но не успела, потому что они проснулись. Первым на кухню вошел папа – он осмотрел всю комнату, после чего устремил гневный взгляд на меня. Я одарила его самой ослепительной улыбкой, на которую была способна. Прежде чем из меня успело вылететь хоть слово, он хлопнул рукой по столу, сотрясая весь дом. Его ярость в глазах уничтожала меня изнутри. Далее полетели обвинения в том, что я устроила полнейший беспорядок в доме, в который он вкладывает так много сил. Хотя стоит отметить, что кухня – это территория мамы. Тосты были для него слишком сухие и подгорелые, а клубника недостаточно сладкая. Возможно, это все мелочи, но я была пятилетним ребенком, который хотел порадовать своих родителей. А особенно папу, потому что на тот момент уже хотела заслужить его одобрение.

Я делаю паузу, переводя дыхание.

– Продолжай, – шепчет Леви, с нежностью проводя большим пальцем по тыльной стороне моей ладони, не отрываясь от дороги.

– Когда мне было шесть, папа решил, что пора начать подготовку к школе. Он выбрал, наверное, самое огромное стихотворение во Вселенной и сказал его выучить. Так, по мнению папы, тренировалась память. Было лето – все дети гуляли, а я сидела и учила это ужасное стихотворение. Меня даже не сильно расстраивало, что другие ребята моего возраста обладали большей свободой действий. Наоборот, мне хотелось, чтобы папа оценил стремление не к детским забавам, а к учебе. Поэтому я изо всех сил старалась выучить все правильно, чтобы он это оценил. Но мои попытки были тщетны. Одиноко просидев несколько дней в своей комнате, где моим другом была только книга на коленях, я сдалась. Мне удалось рассказать ему примерно половину от всего стихотворения. Папин вердикт очередной раз выбил почву у меня из-под ног: «Стой ровно, когда отвечаешь перед людьми, а не ковыряй ногой пол. Хватит мямлить, тебе не три года. Как ты пойдешь в школу? Не нужно позорить нас… Меня. Научись уже наконец-то быть ответственной. Ты недостаточно хорошо выучила, продолжай учить. Когда закончишь и меня это устроит, то сможешь пойти погулять». И я выучила, спустя неделю, а может, и больше.

– Но тебе было шесть, какой ответственности он от тебя хотел? – шепчет Леви.

Мой голос начинает дрожать.

– Я должна быть ответственной во всем. Мне не допускалось совершать ошибки, какими бы несерьезными они ни были. Слезы являлись для него красным флагом. Они провоцировали еще больше криков и негатива в мою сторону. Даже сейчас его малейшее повышение тона или грубость вызывают панику и слезы. Тумблер в моей голове выключается, и организм начинает жить своей жизнью. Я так и не смогла в себе это перебороть.

Леви останавливается на обочине, после чего притягивает меня в свои объятия и гладит по голове.

– Ты и не должна. Плачь, если тебе от этого легче. Кричи и ругайся, но только всегда будь собой. Можешь рассказать мне все, не скрываясь.

– Папа реагирует на все очень остро, подавляя меня своей токсичностью. Часто кажется, что у него кризис трех лет, как у ребенка. Такое было у Авроры, когда она была маленькой. Чтобы ты ни делал – ей ничего не нравилось, и она изводила своими истериками каждого до тех пор, пока не добивалась своего. Так же поступает и он, только ему не три года.

Я словно хожу по тонкому льду, высматривая трещины, чтобы не наступить на них. Не провалиться в пучину воды, которая будет накрывать с головой вновь и вновь, пока не захлебнусь.

Мягкие прикосновения Леви к моим волосам приносят успокоение и помогают мне наконец-то высвободить то, что я держала в себе годами.

– Папа всегда прав, всегда выше извинений, ведь он никогда не виноват. Виноваты все, кроме него. Вся его жизнь – это бесконечная драма или боевик, в котором он против всего мира. Мира, в котором все враги: семья не та, трава недостаточно зеленая… Он чувствует себя героем. Королем, который вершит судьбы, наказывая подданных и даря им свое внимание, если они его почитают. Но если ты посмеешь ослушаться, то будешь изгнан из королевства без права на помилование. Папа должен быть всегда в центре внимания, иначе он чувствует, что кто-то лучше его, а такого не может быть. Все наши праздники часто заканчиваются истериками, ведь в такие дни какое-то событие выходит на передний план, затмевая личность отца. Он стремится окутать меня своей паутиной, создавая ощущение, что вся моя жизнь в его руках. Папа обесценивает все достижения, но утрирует ошибки, смакуя каждую неудачу, как лучшее блюдо из ресторана «Мишлен».

– Боже… Бель, ты же все это понимаешь. Я имею