Знаете, я вовсе не несу чепуху, когда утверждаю, что ради приличия миллионы людей умрут или позволят себя убить, самоконтроль – их стиль жизни, правила – их святые, бонтон – их бог. Они умирают от злости, изводят себя обидами и переживаниями, но посягнуть на приличия никому не позволят. Худшее оскорбление – когда их называют невежливыми. Подобную фразу и выдавливает из себя эта дура сдавленным, дрожащим от рыданий голосом, а сама до того на меня зла, что готова швырнуть мне в башку раскаленный утюг, но это было бы невоспитанно, поэтому она заявляет:

– Тони, ты грубиян.

Ее фраза полностью лишает меня способности мыслить.

Превращает меня в голого троглодита с дубинкой в руке.

К черту карты. Скажи мне, что я говно, так мне и надо, я вышел из говна и возвращаюсь в него каждый день, потому что говно воняет, а в жизни проходит все, кроме вони. Но если ты несешь ерунду и заявляешь, что я грубиян, то я превращусь в животное, на меня три тонны кокаина так не подействуют, да ты чего… Я совсем слетаю с тормозов, картинно вскакиваю, бросаюсь к белой стене, от которой можно сойти с ума, еле держась на ногах, приближаюсь к трясущейся от страха тетке в халате и хватаю за волосы – хватаю Риту Формизано, которой всего полтинник, но выглядит она куда старше. Я тяну ее за лохмы, тяжело дышу и слышу ее запах – запах ее плохо проветренной квартиры, запах ее страданий, родной и давно знакомый запах, хотя мы с ней не родня.

С запахом дома мы скоро простимся. В ближайшие годы армия моющих средств подавит наше обоняние, обречет нас на жалкое существование в пустом, дезинфицированном мире, который поглотит всё и вся. Поскольку запахи исчезнут, мы будем искать другие различия. Вследствие прогресса обоняние будет посрамлено.

Рита сдавленно, хрипло вскрикивает – она растерялась. Дети не просыпаются. Она вообще часто кричит по поводу и без повода, детишки привыкли. Я не выпускаю из руки противные, сеченые волосы и говорю, вне себя от злости, равномерно сдабривая фразы отборной руганью:

– Грубиянка ты и твоя тупая мамаша, что ты себе позволяешь, дрянь, ты меня достала просьбами дать совет, а сама – дрянь, тупая дура, раз я с тобой не согласен, обзываешь меня грубияном. Ты не понимаешь, что ты жалкая тварь, тебе хотелось посплетничать, а я не сплетничаю, у меня на это нет времени, понимаешь ты или нет? Ты скоро сдохнешь у себя в квартире с голыми стенами и тяжеленным утюгом, который у тебя не в руке, а в самом сердце, а еще требуешь от меня сочувствия. Да тебе хоть известно, кто я такой? Я тебя, Формизано, больше знать не желаю, ты просто убожество, а ну вали в коридор! – И я вышвыриваю ее в коридор. Она падает, скользя на натертом полу, как чемпион по бобслею, даю голову на отсечение, она через день натирает пол, катается по нему, что твоя фигуристка.

Я уже собрался опять наброситься на нее, как в голове ненадолго прояснилось – совсем ненадолго, я вдруг представил заявление в полицию с жалобой о побоях. Помятый машинописный лист, который держит в руке тупой и противный полицейский начальник – такой же, как Рита, и он ни за что меня не оправдает, потому что думает только о том, что я применил к Рите насилие, хотя я был тысячу раз прав. Поэтому я ограничиваюсь тем, что бью Риту по дряблой ноге и шустро выскакиваю за дверь. Когда у тебя всего пять минут, не грех пнуть того, кто валяется на полу.

Не успеваю я выскочить на улицу, как меня начинает трясти: ну я и дурак, потерял самообладание, а все из-за чего? Из-за того, что сын сестры Риты Формизано обоссал уродливый диван, на котором я никогда не сидел, да и сама Рита для меня никто, приятельница, с которой мы играем в карты. Но на самом деле я знаю, почему это произошло. Потому что я много лет нюхаю кокаин. Когда его действие ослабевает, становишься нервным. Яйцеголовые называют это «абстинентным синдромом». Становишься не то чтобы раздражительным – совершенно неуправляемым, запросто поколотишь бедную дурочку. Нюхаешь чудесный порошок – старайся держать себя в руках, но ведь не всегда получается. Часто порошок ведет тебя куда ему заблагорассудится, а ты – как полное ничтожество, которым ты стал благодаря кокаину или сам по себе. Или был им всегда. Люди нюхают кокаин, чтобы стать другими, но он лишь превращает тебя в то, что ты есть на самом деле. Ладно, это мои личные трудности. Мне кокаин все равно нравится. Так сказать, он мне люб. Но вернемся к Рите. Как можно быть таким идиотом? В такие минуты я готов сам себя убить, ну почему я такой дебил, что теперь делать? Хочется позвонить в домофон и попросить прощения. Но в мозгу еще не полная темнота, я еще не забыл, как устроена жизнь, поэтому отказываюсь от намерения: ясно, что у Риты такой шок, какого не бывает и после мощного землетрясения, сейчас она меня ненавидит больше, чем ненавидит саму себя, может, уже схватила телефон и звонит в полицию. Тело наполняет густая паника, словно мне поставили капельницу, жидкость в которой никак не кончается. Я расхаживаю туда-сюда по тротуару и прямо здесь, на ходу, отвернувшись от испуганных прохожих, нюхаю. Кокаин только усиливает страх, я сразу жалею о том, что заправился, а в таких случаях, чтобы загладить вину, я всегда нюхаю еще пару раз. Дикость, согласен, но так я устроен. Такой уж я непутевый. В общем, страх никак не проходит, боюсь, что полиция замучает меня из-за того, что я побил Формизано, а, учитывая мое прошлое, раз сглупишь, два сглупишь – и прощай турне по Южной Америке, дело серьезное – на кону шестьдесят миллионов в конверте для меня одного плюс все прихотливые, безудержные наслаждения, которые подарит мне Южная Америка, и ради чего такие жертвы? Господи, как вспомню, плакать хочется. Поэтому я продолжаю метаться как полоумный. Тем временем кокаин действует так, как должен, я резко останавливаюсь, черт возьми, в мою дурью башку сама собой заскочила гениальная мысль. Заключается она в следующем: сейчас я поеду к кузену, к моему любимому кузену, по совместительству моему адвокату, специалисту по уголовным делам, крутому парню, который все умеет и который меня очень любит.

О том, как в воскресенье после обеда я внезапно отправился к кузену, я уже, наверное, рассказывал каждому встречному и поперечному по полторы тысячи раз, своим музыкантам я наверняка рассказал об этом раз тридцать, и они каждый раз ржали, однажды я рассказал об этом шведской стюардессе, она ничего не поняла, потому что я говорил по-итальянски, как настоящий патриот, верный родному языку, и – о чудо! – она тоже засмеялась, это я к тому, что я сейчас вам об этом опять расскажу, не надейтесь, уж не премину.

Должен предупредить: мой кузен росточком метр девяносто шесть, а весит он ровно двести сорок килограммов – обойдемся без ненужных преувеличений. Его вес я хорошо помню, потому что уже лет двадцать кузен мучается сам и мучает всю родню рассказами о том, что, изводит ли он себя голодными диетами или съедает зараз четыре бифштекса по-флорентински полкило каждый, его вес остается ровно двести сорок килограммов, не больше и не меньше, и это какое-то проклятие, кузен не понимает причины уникального физиологического явления. На что моя тетя повторяет, как песню, одни и те же слова: «Малыш, у тебя нарушение обмена веществ». Услышав их, мой кузен, которому уже пятьдесят пять лет, превращается в разъяренного зверя, с ревом набрасывается на мать, крича, что у него не нарушен обмен веществ, что он четыреста раз ходил к врачам, и они его заверили, что нарушения нет, он орет, что нарушение обмена веществ – это болезнь, а он в жизни никогда не болел. Но тетя, как заевшая пластинка, не обращает внимания на его вопли и знай твердит свое: «Малыш, у тебя нарушение обмена веществ». Она говорит это, чтобы в корне решить проблему. Со смирением, которое помогает продолжать ежедневную войну. Вот вам еще один способ выжить. Обычно подобные сцены происходят в воскресенье, во время обеда, и, когда тетя пропевает свой припев в третий раз, кузен, несмотря на внушительную массу, резко и по-спортивному вскакивает из-за стола, забыв про тарелку с едой и стоящие перед ним угощения, и убегает из дома. По-моему, тете, если честно, нравится его доводить, она кричит ему вслед и всякий раз напоминает: «Ты чего? Больше не станешь есть? Ты сел на диету? Зачем? У тебя нарушение обмена веществ, малыш».