– Сначала позаботьтесь об этой девушке. Вы можете быть ходячим адом, но она страдать не должна. Наложите на нее заклинание. Или попросите Эжена дать ей защитные чары.

– Надо было сделать это сразу, как только я поселился в магазине.

– Вы обоср…лись. Так исправьте это. Прямо здесь.

Он достает из бокового кармана кусок свинца размером с карандаш и вкладывает мне в руку.

– Теперь у вас нет оправданий. Нарисуйте круг и произнесите любое заклинание, какое хотите.

– Я давно не практиковался в такого рода магии.

– А в какой практиковались?

– В убийственной в основном.

– Наверное, это помогает заводить друзей. Попробуйте защитное заклинание позже. Возможно, ощущение свинца в руке инициирует мышечную память, и вы начнете вспоминать. Если не получится, звоните мне. Я подскажу, как правильно.

– Хорошо.

– Звоните мне в любом случае. Надо вытащить пули. Пять, если не ошибаюсь? Возможно, они не убьют вас, но могут вызвать заражение.

– Ну, если что, вы почините меня своими камушками.

– Камушками? Хм… Это не камушки. Это стекло.

– Никогда не слышал о таком стекле.

– Не удивлен. Это один из самых редких артефактов в мире. Мне не стоит рассчитывать, что вы позволите вынуть из себя пули сегодня вечером?

– Нет, спасибо. Может быть, когда закончу дела.

– Я так и думал.

Кински отправляет окурок щелчком в темноту и смотрит на наручные часы.

– Ваша юная леди, должно быть, уже встала на ноги.

– Сколько я вам должен?

Кински качает головой:

– Рассчитаемся, когда я вытащу из вас пули. И еще вот что: Кэнди свирепеет, когда кто-нибудь звонит посреди ночи. Ее народ становится нервным с наступлением темноты. Но она борется с этим. Если у вас будут какие-то проблемы, если будет что-то нужно и Эжен ничем не сможет помочь, то звоните сразу мне.

– Но вы меня даже не знаете. Зачем вам это?

– Когда-то я тоже был молод, безрассуден и глуп. Надеюсь, мы с Эженом сохраним вашу жизнь достаточно надолго, чтобы вы успели поумнеть.

– А что вы сделали безрассудного и глупого?

– Расскажу только после того, как достану из вас пули.

– Я был в Аду, – неожиданно говорю я, сам не зная почему.

Просто Кински чем-то напомнил мне отца. Он разбудил какую-то странную, детскую часть меня, которая хочет признаваться в грехах и просить прощения. Только мне не надо прощения – ни от кого, и ни от чего. Но сейчас я не могу остановиться.

– Я провел в Аду одиннадцать лет. Большинство демонов никогда не видело живых людей. Мое появление там стало самым впечатляющим событием, которое случалось с ними с тех пор, как их выпнули с Небес. Когда они натешились со мной, когда пытки, изнасилования и игра в цирк уродов им наскучила, они заставили меня убивать. И в этом деле я достиг хороших результатов.

– Я знал, что должна быть причина тому, что вы стали таким, какой вы есть. Получить срок в Аду – это лучшее оправдание из любых возможных.

– Видок уже рассказал?

– Расслабься, парень. Это Лос-Анджелес. Здесь у всех свои секреты. И мы знаем, как их хранить.

– А кто ее народ?

– В смысле?

– Вы сказали, что Кэнди свирепеет от внезапных ночных звонков. Что это значит?

– А… – говорит он и открывает дверь клиники. – Она нефрит. Но мы работаем над этим.

Кэнди выводит Аллегру из клиники, пока я открываю дверь «Эскалады». Мы вдвоем помогаем Аллегре забраться внутрь и растянуться на заднем сиденье.

– Спасибо, – говорю я Кэнди.

– Всегда пожалуйста.

Я завожу двигатель, но Кэнди не отходит. Жестом она просит открыть окно. Я нажимаю на кнопку, и стекло скользит вниз. Она встает на подножку и заглядывает в машину. Ее лицо оказывается в нескольких дюймах от моего:

– Док рассказал вам обо мне. Я вижу. Я хочу, чтобы вы знали – меня бояться не надо. Вы нравитесь Эжену. Вы нравитесь доктору. А это значит, вы нравитесь мне. Теперь мы все – одна семья. Смешные маленькие человечки, живущие в трещинках мира.

Говорят, нефриты похожи на вампиров. Но на самом деле они как тарантулы в человеческом обличье. Когда они кусают, вы не падаете в обморок от исступления в духе Белы Лугоши[52]. Вас просто парализует, а слюна нефрита тем временем растворяет вас изнутри. Затем они выпивают вас, оставляя пустым, как шоколадного пасхального зайца. Давно я не оказывался так близко к нефриту, и это меня немного пугает.

– Когда-то я убивал таких, как ты, – говорю я.

Она усмехается:

– А я убивала таких, как ты. Вот видишь, у нас уже есть что-то общее.

– А доктор тоже нефрит или вроде того?

– Док? Круто. В истории неправильных догадок – это самое-пресамое неправильное предположение всех времен.

– Ты не похожа на других нефритов.

– Что? Я не такая изящная и обольстительная, как другие?

– Да нет, ты клевая. Но совсем не похожа на чудовище.

– Ничего страшного. Ты достаточно чудовищен для нас обоих.

Аллегра садится на сиденье и озирается.

– Мы уже дома? – спрашивает она.

– Нам пора ехать.

– Ага, вам пора ехать, – соглашается Кэнди.

Она чмокает меня в щеку и спрыгивает с подножки. Кински выходит из дверей. Кэнди подбегает к нему и проскальзывает под его большую руку, которую он предупредительно поднимает. Когда мы отъезжаем от стоянки, Кэнди машет нам вслед.

Я мог догадаться, что Кэнди нефрит, еще в смотровой. Трюк, который она проделала голосом, чуть не свалив меня в сон прямо с ног, – он из базового арсенала Черной Вдовы. Она определенно не похожа на нефрита, за исключением одной детали: ее губы, целовавшие меня в щеку, были мертвецки холодны. Но почему мне это доставило удовольствие? После одиннадцати лет «монашеской» жизни внимание любой милой девушки – хоть живой, хоть мертвой – не может не взбудоражить кровь. Это в принципе хорошая новость. Но есть и плохая: такими темпами можно превратиться в некрофила.

КОГДА МЫ ВСТРЕЧАЛИСЬ С ЭЛИС, не у одного меня были секреты. Однажды ночью, после особенно долгого и неистового секса на диване в нашей комнате без кондиционера, она выпалила:

– Я богата.