– Что?

– Я бесчувственная, мерзкая, охреневшая богачка. Как и вся моя семья. Хотя сейчас они, наверное, уже лишили меня наследства.

– Понятно. Ты богата, но в этом не уверена?

– Нет, я богата. Даже если обо мне все забудут, у меня еще останется трастовый фонд, который стоит дороже некоторых центральноамериканских стран.

Я сел и потянулся за кофе, который уже давно остыл на столе.

– Что-то не верится.

– Я из «Дочерей американской революции»[53]. В моей сейфовой депозитной ячейке лежат бабушкины бриллианты и золотые кольца. Черт, у меня даже собственная диадема есть!

– И ты никогда не надевала это в постель? Что-то ты от меня скрываешь.

Она посмотрела на меня без улыбки. Мне всегда приходилось умолкать, когда она становилась такой серьезной.

– Я не рассказывала об этом никому из своих парней. Ты первый.

– Почему я?

Она ударила меня в живот – вроде шутливо, но раздраженно. Я чуть не пролил кофе на диван.

– Я люблю тебя, дуралей, – сказала она. – И хочу, чтобы ты всё про меня знал.

– А обо мне ты и так уже всё знаешь. У моей семьи денег нет. Но я неплохо готовлю стейк из курицы.

Она приподнялась на локте.

– А почему ты не богат? Почему не все маги богаты?

Я пожал плечами и прилег рядом с ней.

– Отчасти это стремление быть незаметным. Отчасти – традиция. Что-то вроде правил хорошего тона или типа того. Что хорошего в богатстве, которое можно приобрести, лишь произнеся несколько слов? Большинство богатых Саб Роза занимаются каким-нибудь легальным бизнесом. Остальным это просто не нужно. Мы используем магию, чтобы упрощать себе жизнь. В этом всё дело. Я не богат, но знаю, что никогда не останусь голодным, потому что в любой момент смогу заказать себе буррито и заставить продавца думать, что уже заплатил.

– Ты не ставишь перед собой высокие цели, братан.

Я крепко целую ее, и она заползает на меня сверху.

– Ну и когда мы начнем спускать капитал твоей бабушки на блэк-джек, наркотики и шлюх?

– Это самое сложное. У бабушки были «старые деньги». «Старые деньги» терпеть не могут богатых детишек и даже богатеньких внучков. Я не получу ни цента, пока мне не исполнится тридцать.

– Тридцать? Это же «геологический» возраст. Фактически Парк Юрского периода.

– Любой может дожить до тридцати, если он не полный кретин. Вот в чем дело. Мы богаты, и все, что нам нужно – это просто дожить до тридцати лет.

Я отвожу взгляд, говоря правду:

– Это довольно долгий срок. Я не могу тебе ничего обещать.

Элис выпрямляется на мне.

– Тебе придется. Обещай.

– Эй, я же пошутил.

– Обещай!

– Ладно. Обещаю не умирать до тридцати лет. Теперь довольна?

– Не совсем. Еще ты не должен умирать раньше меня.

– Господи, откуда ты такая взялась?

– От своих родителей. Повтори, что я сказала.

Я хватаю ее за руки и крепко сжимаю:

– Я не умру первым. Я доживу до ста лет, и в каждый твой день рождения буду показывать карточные фокусы и оставлять японское рисованное порно на твоей могиле. Теперь ты довольна?

– Абсолютно, – ответила она и улыбнулась.

– Так и когда ты привезешь диадему домой? Мне еще не доводилось привязывать к постели принцессу.

Паркер убил Элис за месяц до того, как ей стукнуло тридцать. Я исполнил по крайней мере часть своего обещания. Я не умер первым.

КВАРТИРА АЛЛЕГРЫ расположена на Кенмор-авеню, к югу от Маленькой Армении. Здание представляет собой переоборудованный мотель семидесятых годов, носивший название «Убежище Ангелов». Умирающие пальмы перед входом и бассейн на заднем дворе, полный черной воды. Администрация снесла половину внутренних стен, превратив два убогих номера мотеля в убогие, но просторные апартаменты. Причем они наняли либо самых ленивых подрядчиков, либо стилистов с фантазией, поскольку те оставили как оранжевый ворсистый ковер на полу, так и блестящую лепнину на стенах.

Ключи Аллегры у нее в кармане. Она идет уже самостоятельно, хотя и не вполне уверенно. Я «подрезаю» у нее ключи, открываю дверь и нащупываю выключатель. У одной из стен стоит темно-зеленый диван. Она плюхается на него и откидывает голову на спинку.

– Хочешь чего-нибудь? Воды? Кофе? Алкоголь?

Она качает головой. Очень хочется курить, но в комнате попахивает свежим воздухом и отсутствием табачных флюидов. Наконец я перебарываю себя и присаживаюсь рядом с ней на диван.

– Ты сказал, что я буду в безопасности, если останусь.

– Я считал, что с тобой ничего не случится, – отвечаю я ей. – Я облажался.

Конечно, я собирался просить Видока, чтобы он обрызгал всё там своей вуду-водой и навел на магазин защитное заклятие. Но так увлекся охотой на Мейсона, что обо всем забыл. Просто забыл. Когда-то я уже терял бдительность перед Мейсоном, и в результате погибла Элис. А теперь сижу рядом с другой женщиной, которую подвел.

– Я виноват. – Теперь я реально хочу курить – сигарет десять подряд. – Прости.

Она закрывает глаза и тут же начинает «уплывать». Видимо, сухофрукт Кински до сих продолжает действовать. Дыхание становится неглубоким. Пульс замедляется. Затем вдруг взрывается с шестидесяти ударов в минуту до ста двадцати. Она смотрит на меня и начинает орать:

– Голова моего босса разговаривала со мной отдельно от тела. Но когда я об этом рассказала, ты даже не удивился. Что, бл…ь, вообще происходит?

– Видишь ли… – Внезапно я начинаю ощущать себя отцом-одиночкой, пытающимся рассказать ребенку про пестики и тычинки. – Веришь ли ты в Бога?

– Черт. Сначала ты говоришь, что ты бывший зэк, а теперь ты – Джерри Фалуэлл?[54] Кто ты на самом деле?

– Ты веришь в Бога? В Люцифера? В загробную жизнь и все такое?

– Не знаю. В детстве мама водила меня в церковь.

– Помнишь истории о всяких чудесах? О превращении воды в вино? О нашествии саранчи?

– Конечно. Все об этом слышали. О том, что, когда все законы и заповеди нарушались, кто-то начинал ходить по воде или превращать город в соль. Ну и что?

– А что, если чудо – это всего лишь другое название для магии?