дух, прежде чем мы снова стартуем по ровной дороге. Бежим рядом. Земля под ногами мягкая. Сосновые иголки как природный ковер. Мне хорошо. Капуцина дает мне заряд бодрости, появляется энергия и желание что-то делать. В конце дорожки она предлагает сделать крюк, посмотреть на замки в Отроте. Я там не был. Она уверяет, что это недалеко. Интересно, что в ее представлении «недалеко», но чего не сделаешь, чтобы ее порадовать…

Я чуть не умер, поднимаясь за ней на этот холм, но темпа не сбавил, хотя казалось, что сил уже не осталось. Отыграюсь как-нибудь на одной из ее слабостей, чтобы показать, что нет ничего невозможного, было бы желание. Впрочем, когда мы добрались до вершины, желание у меня было только одно – дышать и еще – пить. Вода в фонтанчике ледяная. Обжигая холодом, она словно обрисовывает контуры пищевода и желудка. Я пью, пью и дышу. Будто только что появился на свет, жадно глотаю воздух, остужая легкие. Я злюсь на нее, но в то же время благодарен. Она была права. Мне удалось не отстать. Победа. Я ведь разлюбил бегать – набегался, то по снегу в берцах и футболке под окрики сержанта, то, для реабилитации, на беговой дорожке рядом с доброжелательным, но неумолимым физиотерапевтом. Соседствующие друг с другом замки впечатляют: обветшали, но по-прежнему смотрятся внушительно. Глядя на них, можно лишь гадать, ведут они последние несколько сот лет междоусобную войну или они соучастники.

Задумавшись о замках, я понимаю, что нашел точное слово для описания наших отношений с Капуциной: соучастие. Как у двух близнецов в утробе матери, у двух гребцов на одном весле. Доверие и понимание. Немного спутанные эмоции от того, что мы стали так близки. И так быстро.

Капуцина, похоже, кое-что знает об истории замков, и я задаю ей пару дополнительных вопросов по ходу рассказа – главным образом для того, чтобы дать телу время восстановиться перед обратной дорогой в Оберне. Она, конечно, обещает, что дорога все время будет идти вниз, но километры-то никуда не денутся.

Видимо, ходить я завтра не смогу. И следующие несколько дней – тоже. Буду ковылять за своим псом, а он будет надо мной потешаться. Если сам не захромает. Ну и ладно, оно того стоило. И Блум со мной согласится – Блум, который жадно пьет воду из фонтанчика, поставив обе лапы на край и почти касаясь языком дна.

На финальном подъеме к дому, том самом, которого я опасался в самом начале, у меня окончательно отнимаются ноги, и последний лестничный пролет я преодолеваю, хватаясь за перила. Капуцина говорит, что побежит вперед, чтобы приготовить бодрящий напиток и разжечь камин. Блум удостаивает меня своим обществом. Видно, что ему этот марш-бросок тоже дался непросто. Отвык от такого.

Когда мы добираемся до дома, нас встречает улыбающаяся Капуцина. Она уже отдышалась, хотя дыхание у нее почти и не сбивалось. Она приготовила миску с водой и большой стакан с ярко-зеленой жидкостью, боюсь предположить, что это, но явно не шпинат. «Бодрящий смузи», – объявляет она. На кухонной столешнице открытая коробка конфет. Капуцина их уже попробовала и сказала, что они классные.

Разлохмаченные волосы, влажные и сбившиеся под шапкой с помпоном, румяные щеки, глаза светятся от гордости – она сильнее всех. Вот кого я желал бы попробовать.

Я думаю о Диане. Она обязательно спросит, влюблен ли я.

Я не смогу соврать. Хотя это меня пугает.

Капуцина предлагает мне принять душ на цокольном этаже, рядом с бассейном, а она пойдет в ванную на втором. Встретимся в гостиной и перекусим. Она не оставляет мне выбора. Она приготовила гречневые блины и тирамису.

Ну, раз уж она приготовила тирамису…

Я долго стою под обжигающей водой. Большая квадратная лейка поливает меня тропическим душем. Горячая вода течет по спине, груди, ногам, голове, очерчивая как будто забытое тело. Тело, часть которого, я думал, потерял в катастрофе. Тело, истерзанное болью и ужасом, на которое я наплевал, чтобы выжить, когда я катился по земле до вертолета, умножая и без того невыносимые страдания. Тело, восстановившее после реабилитации все свои функции, кроме одной – чувствовать себя живым. Не уверен, но кажется, к тропическому дождю примешалась пара слезинок. Я думаю о Капуцине, которая сейчас тоже подставляет дождю свое тело. Что бы она подумала о моем? Привлекла бы ее моя темная кожа? Была бы она разочарована размером моего члена, который опровергает распространенные стереотипы? Я уже настолько привык к избитым шуточкам, что не могу об этом не думать.

Мысли о ней мгновенно вызывают эрекцию. От этого, с одной стороны, спокойнее, с другой – немного стыдно, что я стою, весь такой возбужденный, в душе у едва знакомой девушки. Но мне так много в ней нравится. Я делаю несколько глубоких вдохов, подставляя лицо мягким струям, затем выключаю кран и хватаю полотенце, которое она мне любезно оставила. Остатки самообладания должны справиться с взбодрившейся плотью.

Я поднимаюсь наверх до того, как она успевает спуститься. Надеюсь, она не будет спешить и наведет красоту. Не ради красоты – мне-то она нравится и после двухчасовой пробежки – мне хочется, чтобы она желала выглядеть красивой. Ради меня. Ради самой себя.

Блум развалился в гостиной. Он крепко спит, приоткрыв рот и вывалив язык на густой ворс ковра. Для семилетнего пса он был немного слишком самонадеян насчет своей формы. Она приготовила бокалы и бутылку игристого вина с медалью на этикетке. Я голоден как волк. Прихватив немного арахиса, я листаю книгу по пчеловодству, которая лежит на диване.

– Все прошло успешно?

Я не слышал, как она вошла. Передвигается тихо, как кошка. Блум проснулся при ее появлении, таращит глаза, не понимая, где он оказался, и тут же вскакивает, пожевывая пересохший язык. Ему как будто неловко, что его застали в таком неприглядном виде.

Она садится напротив и берет бутылку, собираясь открыть.

– Ты интересуешься пчеловодством?

– Мне сестра как-то рассказывала, что в той чудесной молодежной экологической общине, куда они переехали, есть ульи. И когда я увидела эту книгу в магазине, решила узнать побольше о пчеловодстве. Это целый мир, очень увлекательный и нужный.

– Заведешь улей у себя в саду?

– Здесь недостаточно места.

– Думаешь заняться этим всерьез?

– Пока не знаю. Я в раздумьях. Какое-то занятие в любом случае найти нужно. Жить как рантье на пассивные доходы мне кажется не самым достойным вариантом.

– Ты мне говорила, что отказалась от своей мечты после аварии, но так и не сказала какой.

Капуцина рассказывает, опустив голову. При упоминании об отце, выдающемся хирурге, которым она восхищалась больше всех, в глазах блестят слезы. Рассказывает, что была прилежной ученицей, в подростковом возрасте увлеклась эмбриологией, затем анатомией, часами зубрила уроки, чтобы быть лучшей, окончила школу с отличием, а через год блестяще сдала экзамены за первый курс, как раз перед аварией.

– Будущее захлопнуло передо мной дверь. Я не могла бросить Адели. Я слишком хорошо знаю, каково это.

Она делает большой глоток, подливает себе еще вина – для храбрости. И начинает рассказывать о своем детстве, о том, как ее мать ушла, когда она была совсем маленькой. Я думаю о своей. С такой мамой трудно даже представить, что можно бросить своего ребенка. Я думал, у всех женщин после родов появляется материнский инстинкт и для них нет ничего важнее детей. Я и вообразить не могу, какую боль, потерю и чувство оставленности Капуцине пришлось испытать.

– И ты не выдержала, когда сестра объявила о своем решении.

– Скажем, я немного устала от того, что люди, которых я люблю, уходят.

Блум оказался возле нее. Почувствовал. Она смеется и плачет одновременно.

– У твоей собаки особый нюх на мои печали.

Она принимается его гладить, затем подсаживается ко мне на диван. Я распахиваю объятия. Теперь моя очередь. Мы так сидим какое-то время. Она беззвучно плачет. Скала, из которой вытекает тоненький ручеек. Я время от времени вытираю ей щеки своей футболкой. Она уткнулась лбом мне под подбородок, и я чувствую