Ежедневные занятья, послушанье, тяжкий труд

Нас на верный путь наставят и к успеху приведут.

Дети пели с северным акцентом. Я заглянула в зал. Верно: мистер Фэрброзер стоит на сцене. Перед ним сборник гимнов, у его ног стоит мегафон и столбик, какими огораживают места ДТП. Мистер Фэрброзер любит наглядные пособия. «Что услышу — забуду, что увижу — запомню», — часто повторяет он. Значит, у меня есть минут пять. Я побежала назад к приемной. Вытянула из-за угла: чисто — и бросилась в кабинет мистера Фэрброзера.

Там я положила дождевик на стул: тут он его точно заметит. Подумала, не написать ли записку. Но что тут напишешь? «Простите, что вчера заблевала ваши ботинки?» Я огляделась. Полки с книгами и папками, доска объявлений с прикрепленными к ней напоминаниями и детскими рисунками. В дальнем углу огромный аммонитянин, надувной молоток, игрушечная обезьянка, клетка для хомячка, маска черта (как видите, я не соврала: он любит наглядные пособия), у другой стены ящик с конфискованными футбольными мячами, игрушечное ружье, стреляющее пробками, игрушечные ножи и т. п. На столе директора стояла свадебная фотография его родителей и разные кошмарные безделушки, подаренные ему детьми за долгие годы. Сразу видно, что это кабинет доброго человека. Господи! Ну почему я все испортила?

Ладно, пора. Я прислушалась, потом медленно открыла дверь.

— Все в порядке? — раздался голос Сильвии. Я чуть не подскочила. Она стояла в коридоре с чашкой кофе в руках (на краю чашки — следы помады), поджидала меня. — Он в зале. Но ты ведь и сама это знала.

Можно было бы все ей рассказать. Можно было бы отвести ее в учительскую, запереть дверь и поведать ей печальную историю — вот бы обрадовалась! Можно было бы взять с нее обещание никому не говорить (маловероятно, что она его сдержит, но все-таки). Но я не стала.

— Я проверяла полочку с забытыми и потерянными вещами, — объяснила я. Она так старательно на меня пялилась, что мне показалось, брови у нее вот-вот окажутся на макушке. «Да отцепись ты, пронырливая Сука»(— едва не сказала я. Но не сказала же.

Утро тянулось бесконечно долго. В десять я сидела со спецклассом, помогала им выполнять задания на измерение площади. Каждый обвел карандашом свою руку. Сравнили, убедились, что моя больше. Я мучительно высчитывала в квадратных сантиметрах впечатления от этого воскресенья.

— А сколько вам лет, мисс? — спросил Дейл. Они все время так делают: пытаются отвлечь посторонними разговорами.

— Спрашивать у женщины про возраст невежливо, — тут же охотно подключилась Лиза.

— Лет двадцать пять? — не унимался Дейл. У него было длинное лицо, массивная челюсть. Он все время грыз карандаши.

— Что ты, — я улыбнулась, — гораздо больше.

— Пятьдесят? — высказала свое предположение Лиза. — Вы выглядите точно так же, как моя бабушка, а ей только что исполнилось пятьдесят.

— А когда у вас день рождения, мисс? — спросил Дейл, выплевывая на парту щепки от карандаша.

— У меня на следующей неделе, — вдруг проснулся Филипп. — Мне подарят «Ферби»[17].

— Молчи, жирный, — бросил ему Дейл. — Толстая девчонка!

Занятия шли. Меня попросили помочь сделать модели из бумаги для занятий по правилам дорожного движения. На цветной бумаге проступало то разочарованное лицо мистера Фэрброзера, то хитрая физиономия Сильвии. Каждый щелчок степлера звучал как выстрел. Казалось, я вгоняю скрепки себе в виски. Наконец я не выдержала и попросилась у Полин за парацетамолом.

— Иди посиди в учительской, — сказала она. — Осталось всего десять минут, я тут сама закончу.

Должно быть, вид у меня был совсем неважный.

Охраняет парацетамол Сильвия, но, по счастью, — ура! — ее не было. Я открыла ключом шкафчик, взяла несколько таблеток и запила холодной водой. Потом я пошла в учительскую. Из-за приоткрытой двери услышала: «…своими глазами видела, как они обнимались на стоянке перед „Перьями“…» Я резко изменила курс и направилась в другую сторону. Мне навстречу шел мистер Фэрброзер.

— Спасибо за… э-э-э… дождевик… — сказал он.

— Да ладно. Вам спасибо.

У меня не хватало смелости посмотреть ему в глаза. «Иди, куда шел», — мысленно приказала я. Он удалился. Я вышла во двор и с удовольствием вдохнула свежий воздух. Мне было жарко, щеки горели. Может, это начинается климакс? Надеюсь.

Прозвенел звонок, во двор высыпали дети. Бредя по грязи, я пересекла площадку и устроилась на низкой каменной ограде. Хотелось кофе.

— Эй, мисс! — Передо мной вырос Дейл. Губы у него были в красных крошках — значит, сегодня он пожирает красный карандаш. — Я вам нарисовал открытку. На день рождения. Вы ее спрячьте, а когда наступит ваш день рождения, достанете.

Он протянул мне сложенный листок бумаги, расчерченный на квадраты сантиметр на сантиметр, с двумя нарисованными карандашом фигурками. Одна из них, кажется, лежала в луже крови.

— Это был негодяй, — пояснил Дейл. — А этот — Страж Могил: он должен спасти мир.

Он раскинул руки и замахал ими, как крыльями.

— Летать, наверное, здорово, вот бы научиться, — сказала я и развернула открытку: «Лучшей учитильнице. Всиво самово-самово!»

Несмотря на то что в наше время нельзя прикасаться к ученикам, я его обняла. Под мягкими лучами солнца мир, кажется, постепенно выныривал из мрака безумия.

— Ты поднял мне настроение, — сказала я. Он сделал шаг назад. — Нет, в самом деле. Ты сам не понимаешь, как ты мне помог. Ты дал мне силы идти вперед навстречу новым неприятностям. Ты показал мне лучик света в мрачном туннеле жизни. Дейл, ты супермен в своей собственной галактике.

— Да ладно вам, мисс.

* * *

Я подождала неделю и еще раз сделала тест.

Опять две полосы. Все. Я перебрала свой гардероб.

Теперь я могу носить только свободные свитера, длинные юбки и легинсы. Если раздеться и посмотреть в зеркало, не остается никаких сомнений. Все тело начало меняться. Оно больше мне не принадлежало.

Теперь оно принадлежит тому существу внутри меня.

В школе я старалась не попадаться на глаза Дэниелу, так же как и всем остальным. Большую часть времени я проводила в библиотеке, сидя над раскрытой книгой и глядя в окно. Как я могу болтать о мальчиках, похудении и чужих ссорах?

И даже с умниками я не смогу побеседовать о Тони Блэре и его «Новой Британии», потому что от одного слова «лейбористы» мне становится плохо[18]. Их проблемы меня не занимали. Казалось, меня отделяет от окружающих толстое стекло. Еще в парке я поняла, что с этого момента ничто не будет таким, как раньше, но только через несколько дней я осознала, до какой степени. Нет, дальше своей беременности я даже не заглядывала. Но и тут хватало трудностей. Самая главная задача — сделать все возможное, чтобы этого не было видно. Кроме того, надо морально подготовиться к шумихе, которая начнется, когда все узнают, включая мою мать, у которой, наверное, будет нервный срыв. Где-то вдали маячили роды. Известно, что рожать больно, а я плохо переношу боль. Но что потом? Естественно, появится ребенок, но это уже у меня в голове не укладывалось. Я и ребенок!