платком. Напротив, распустила и разложила по плечам, а на лоб надела очелье с красными каменьями. Конечно, то было не настоящее драгоценное убранство, а всего-навсего крашеная смола. Но алые ягоды на зеленых локонах, как бруснику на болоте, всяко несла с гордостью.

Надела синий сарафан, в котором вышла на сватовство. Без знаков рода и узоров: как полагается сговоренной, но еще не ушедшей в род мужа невесте. Все знайте, Ива не стыдится суженого! Еще и с собой взяла рубаху, которую мастерила для Хозяина болота. Спросит кто, чем занята, а Ива покажет: вышивку для милого творю. Да…

Так и пришла. Гордая, с ровной спиной, зыркающая соколицей: ну, кто первый выскажется? Девки сидели у двора Салы. Кто на скамье под раскидистой березой, кто чурбачок подкатил для удобства, кто прямо на земле. Сидела и Еня, опираясь спиной о ствол. Она первой подскочила навстречу Иве:

– Ивушка! Подруженька!

Сердечно обняла да расцеловала в обе щеки. Остальные покамест помалкивали.

– Здравствуй, Еня. И вам, девоньки, не хворать.

Те переглянулись. Вроде и зла держать на Иву не за что: сам божий суд ее оправдал, а вроде и потесниться боязно. Выручила нескладеха.

– Мы, подруженьки, с вами так вчера порешили: кабы все, как Ива, не боялись родичам перечить, жили бы счастливее. И ты, Сала, сговоренной за нелюбимого не была бы. И разом согласились, что зла держать на нее не за что.

Сала досадливо дернула шитье, принесенное на засядки, и отвечать не стала. По осени ее собирались выдать замуж за сына мясника, и она все чаще вспоминала Иву с завистью, а не со злобой. Близняшки Лаша и Шаша обменялись шепоточками и подвинулись на скамье – одна вправо, другая влево.

– Садись, Ивушка.

А вот дочка харчевника Хоря брезгливо сморщила носик:

– С чего это мы мавку пускаем? А ежели она Лихо на шее принесла? Тебе, Еня, никто права гостей звать не давал!

Нескладеха покраснела и закусила ноготь – она вечно сгрызала их под самый корень, когда волновалась. Но тут уж не смолчала сама Ива.

– Не припомню, чтобы мы тебя, Хоря, гнали с вечерок, когда ты у Салы бисерный пояс стащила. Простили, да боле не вспоминали о дурном. Али ты до сих пор на Еню зло держишь за то, что она тот пояс на тебе опознала?

– И то верно, – поддержала Лаша, – тебе бы помалкивать лучше! А не нравится что, сама уйти всегда можешь.

Хоря фыркнула и отвернулась к маленькой сестренке. Спорить она прекратила, но и восвояси не убралась. Главное слово оставалось за Салой – ее ведь двор.

– Волосы у тебя зелены… – нехотя выдавила та.

– Ну, зелены. – Ива тряхнула головой, локоны переливались в свете уходящего солнца оттенками изумрудов.

– Не по-человечески это. Не к добру!

– А по-человечески в меня пальцами тыкать да в реку скидывать?

Хоря почему-то укололась спицей и вскрикнула. Вот оно как! Стало быть, вовсе не Еня тогда спихнула мавку в реку…

– Вот что, подруженьки, – продолжила Ива. – Я своего суженого не стыжусь. Он меня отметил, он мои волосы зеленью лесной окрасил. Так тому, значит, и быть. А как он за мной явится, я с ним в болото уйду. Так уж у нас в семье заведено: мы от своих обещаний не отступаемся.

– А ежели ему одной жены мало будет? – нахмурилась Сала.

Иве вспомнился Аир. Весь: с ядовитой ухмылкой, насмешками и самодовольным надменным видом. И она честно ответила:

– Ему, по-моему, и одной-то много…

Девки рассмеялись. А что лучше помогает затушить пламена спора, как не смех? Когда хохот утих, Шаша попросила:

– Покажи вышивку!

Пришлось сесть между близняшками и развернуть рубаху. И не без гордости Ива это сделала, потому что едва намеченный узор уже выглядел затейливой картинкой: зеленая нить переплеталась с красной, оживляя на ткани маленькую лягушку – знак рода Ивы – в зарослях болотного аира. И не просто так она сидела в траве, а словно бы пряталась за крепким забором: никто не достанет, никто не обидит.

Узор едва начал свой бег по подолу. Ему еще предстояло спуститься по плечу к краю рукава и захлестнуть ворот. Непростая это будет работа, но такая, какую и впрямь не стыдно преподнести в дар Господину топей.

Прежде Ива мастерицей не слыла. Умела, конечно, как всякая девка, и шить, и прясть, но так, чтобы товарки друг у друга вырывали поделку да ахали, восхищаясь, – нет. Но тут уж постаралась на славу. Так, что обиды да сплетни разом забылись.

И будто бы и не было этих нескольких седмиц. Словно и урожайная ночь не случилась. Снова сидели они рядом, шутя и подкалывая друг дружку, снова затягивали песни, снова Сала украдкой стащила с кухни кулек с орехами в меду. И береза, та самая, шуршала совсем как прежде, и комары присасывались к шее, и хрюшки обиженно ворчали в хлеву от духоты. Не было бед да горестей! Одна врака, рассказанная старой Алией.

– А давайте на суженого гадать!

Еня тянула грустную песню о девке, доверившейся не тому парню. Он соблазнил ее, обещав жениться, а после отрекся от слов. Все заслушались, поэтому не сразу ответили заскучавшей Хоре.

– Говорю, давайте на суженого гадать, – повторила та. – А то тоска… хе-хе… зеленая!

Еня смутилась и украдкой вытерла нос. Обыкновенно она не пела, а тут оказалось, что голос – заслушаешься. Видно, создавая ее, боги так перетрудились с песенным даром, что на красоту уже сил не осталось.

– Отчего бы и не погадать, – согласились близняшки.

Им, конечно, всего интереснее было спросить у нечистой силы, кого судьба приведет в мужья. Они-то покамест об руку ни с кем не ходили, сватов не принимали. Младшая сестренка Хори тоже поддержала: она вообще не привыкла спорить со старшенькой.

– Отчего бы и не погадать. – Сала расправила складки поневы. – У меня и зеркальце было…

И верно, отчего не погадать? Всякая девка мечтает заглянуть в неведомое: за того ли выдадут, с кем миловалась? А может, и вовсе явится незнакомец в богатом платье да заберет в неведомые края… Не раз и не два подружки собирались в круг у глядящего в небо зеркальца, теплили свечку да ждали, когда неясные отблески сложатся в образ. Сели и в этот раз.

Клюквинская темень – всем теменям темень. Разве что окошки светятся в избах, да и то не везде. Девушки утвердили чурбачок, положили на него зеркальце. В том сразу, как в маленьком лесном озерце, утонули яркие звезды. Сала сбегала в дом за свечой и лучинкой,