русские, Белопольский и народ, который слишком долго страдал… более быстрые умы видели её необходимость.

В один из тех зимних вечеров, которые мы пережили в постоянной тревоге, Станислав сидел с Магдой за круглым столиком, за тихой беседой, опёршись на руку, смотрел на её светлое лицо и думал. Девушка вязала чулок. Ления играла на фортепиано, старая Бильская сидела в своей комнате…

Им казалось, словно только они вдвоём были на широком свете. В их разговоре не было много слов, понимали друг друга с полуфраз, улыбок, взглядов, духа, слова больше им вредили, нежели помогали в разговоре.

Только когда среди разговора на улице что-то громче щёлкнуло, Магда, всегда помнившая об опасностях, которые угрожали Наумову, дрожала, настораживая уши, и личико её внезапно бледнело. Как раз в этот день Наумов, прогуливаясь по улице, был замечен дочерью генерала, которая за ним прямо-таки вытянулась из кареты; он сбежал, но какое-то беспокойство осталось в его душе; он чувствовал, что его будут искать. Магда, которой он о том шепнул, просила его, чтобы где-нибудь укрылся, боялась, чтобы его не разыскивали у них, но Станислав считал оставшиеся минуты и жаль ему была потерять в этот вечер её глаза, её улыбки, пожатия её ручки.

– Лени! Тихо, тихо! – крикнула вдруг Магда, вставая. – Оставь в покое это фортепиано; я слышу, стучат в ворота, до моего уха дошёл звук палашей.

– А! Тебе кажется.

Но, сказав это, девушка неожиданно перестала играть и среди тишины на лестнице услышали зловещий звон, быструю походку и русскую речь. Наумов, хотя был хладнокровен и отважен, побледнел; Магда не потеряла смелости, схватила его за руку, прошла с ним в свою комнату, толкнула его в шкаф, в котором висели платья, прикрыла его ими и, закрыв шкаф, вернулась как можно живей в гостиную.

– Лени, играй! – воскликнула она, садясь. – Играй, заклинаю, ради Бога.

Но у той так тряслись руки, что, тронув клавиши, извлекла из них только какой-то дикий стон.

Почти в эти же минуты дверь отворилась. Вошёл офицер с полицейскими; за ними видны были в прихожей солдатские штыки.

Командующий этой экспедицией комиссар держал в руке бумагу. На шум, какой издала эта толпа, входя в комнаты, появилась испуганная пани Быльская и остановилась на пороге. Глазами искала племянника, а уста её дрожали, не смея о нём спросить.

– Кто тут живёт? – воскликнул офицер.

Полицейский искал на листке…

– Быльская, вдова урядника… сын – академик.

– Убитый в апреле, – сказала Магда.

– А ещё?

– Мать и две дочки, – сказала смело Магда.

На мгновение замолчали.

– Ну ладно, – ответил комиссар, – ну ладно, а может, кто-нибудь скрывается? Нужно обыскать квартиру.

– А чего вы ищете, господа? – спросила пани Быльская.

– Это нам виднее, – отозвался полицейский и ступил вперёд.

Он дал, однако, знак одной из девушек, чтобы не боялась, и пошёл вместе с офицером… осмотрели первую комнату. На пороге другой стояла бледная мать, предчувствуя сердцем, что ищут, должно быть, Наумова. Таким же было убеждение всех, которых испугало это ночное нападение. Его нельзя было истолковать. Комиссар, казалось, имеет желание обыскать всё жилище. К счастью, была это только форма; давний знакомый пани Быльской и её покойного мужа, комиссар играл комедию.

Магда рассмотрела в его лице некий признак сострадания, а он, может, в её побледневшем лице угадал страх, который он не мог себе объяснить; понял только, что не нужно допускать слишком строгого обыска комнат.

– Пане благодетель, – отозвалась старая Быльская, – я тут, бедная вдова, живу с двумя дочками, нас три женщины; чего вам тут искать?

– Ого! – сказал офицер с русским остроумием. – Где две такие красивые девушки, туда очень может кто-нибудь третий притащиться.

Магда, которая дрожала за Наумова, вынесла эту шутку, смахивающую на дерзость, почти терпеливо; боялась раздражать ответом и только умоляла комиссара глазами, чтобы старался остановить военного.

– Действительно, – сказал комиссар, – тут особенно нечего искать, вы, капитан, можете избавить себя от усилий.

– Поэтому прошу вашу милость сесть тут в кресло в салоне, а я сам обойду комнаты, – сказал шутливо военный, лицо которого было совсем не грозным.

В ту же минуты он пошёл. Испуганная Магда, видя, что он направляется прямо в ту комнату, в шкафу которой она спрятала Наумова, сначала посмотрела на комиссара, который стоял, как вкопанный, затем, испуганная, побежала за офицером.

Капитан шёл впереди и за его плечами виден был шкаф, дверь которого как раз в эти минуты отворилась. Наумов, сидевший посередине, не догадываясь об опасности, вытянул руку, чтобы её закрыть.

Капитан подошёл именно в эту пору, чтобы заметить это движение. Магда чуть не упала и крикнула бы, если бы капитан, обращаясь к ней с пальцем на устах, не сказал потихоньку на французском языке:

– Видите, как я хорошо догадался; где такие красивые дамы, там почти всегда кто-нибудь в уголке прячется! Но кто видел такое, чтобы не закрывали шкаф на ключ!

Сказав это, прежде чем бедная девушка имела время придумать ответ, он живо подошёл к шкафу, отворил дверь, и Магда ничего больше не видела, потому что её голова закружилась, блеснуло в глазах, и она упала в обморок на руки сестры, которая шла за ней.

Однако, сверх всякого ожидания, произошло дивное чудо: офицер слегка отворил шкаф, заглянул, мгновение слышен был какой-то шёпот, а когда Магда отворила глаза, уже ни комиссара, ни солдат, ни офицера не увидела. Видя рядом с собой мать и сестру, она даже не смела спрашивать о Наумове, когда взгляд её, падая ниже, заметил его, стоявшего на коленях у её ног, с выражением огромного чувства на лице.

– Что это было? Сон? Мечта? Где те русские? Что с ними стало? – воскликнула она, пробуждённая.

– Не беспокойся, – отвечал Наумов, – Господь Бог учинил чудо; но кто однажды так спасся, как я, во второй раз в подобном случае так не должен подставлять себя. Они не искали меня, а обыскивали все дома ради набора в армию, который начался. Я пал бы жертвой, если бы не то, что офицер является моим добрым приятелем, и если бы не то, что комиссар задержался в гостиной.

В самом деле, по какой-то случайности барон Книпхузен был назначен в помощь комиссару в эту часть города. К величайшему удивлению он обнаружил в шкафе Наумова, но имел столько самообладания, что не крикнул, и, пожав ему только с улыбкой руку, вернулся в гостиную. Однако долго ещё вся семья дрожала, размышляя над неслыханным счастьем, которое спасло Наумова. Для него и этот набор и случай были как бы знаком, что должен был вместе