приторное ощущение, которое непроизвольно заставляет меня свирепо уставитьсяна него.

Эйден смотрит на меня с улыбкой на лице, которая быстро тает. Он по привычке скорчил грустное лицо младшего брата.

Я встряхиваюсь и отмахиваюсь от этого чувства.

Он едва успевает произнести пару фраз о ремонте в баре, когда я встаю из-за стола. Все замолкают, и я в тишине выхожу на улицу.

На улице моросит и противно, но я не мог оставаться там ни минуты больше.

У меня есть несколько самокруток с высушенными и измельченными лепестками аконита, смешанными с табаком. Обычно я использую их, чтобы почувствовать себя немного расслабленнее, поскольку обычных веществ для нашего вида недостаточно. Но это еще и для того, чтобы держать волка в узде. Раньше контролировать моего волка было сложнее, и курение таких сигарет было быстрым способом успокоить его.

Моему сознанию было слишком легко решить, что прыгнуть через стол и схватить Эйдена за воротник вполне разумно. И за что? За то, что Элиза улыбнулась ему?

Катастрофа. Может быть, мне действительно нужно запереться в подвалах пивоварни на время полнолуния.

Дверь с грохотом открывается после нескольких вдохов, как раз в тот момент, когда я начинаю чувствовать себя немного лучше и под контролем. Я не ожидал увидеть Элизу, идущую за мной.

Она останавливается в нескольких дюймах от меня, морщит нос.

— Это то хипстерское дерьмо, которое тебе всегда нравилось?

Я пожимаю плечами и вроде как киваю. Не так, как я бы описал, но ладно.

Она, похоже, готова затеять со мной ссору, скрещивая руки на груди.

— Ты знаешь, как это вредно для тебя?

— У тебя есть статистика на этот счет? Я люблю статистику.

Она закатывает глаза, сожалея о минутной слабости, которая заставила ее проявить беспокойство.

— Не бери в голову, не стесняйся покончить с собой.

Она отходит, тянется к двери, чтобы вернуться внутрь. Но останавливается, не доходя, и сердито смотрит на меня.

— Ты не должен усложнять мне жизнь.

— Я не пытаюсь усложнить тебе жизнь.

— Тогда что же это было?

— А что ты делала, рассказывая интимные подробности нашей жизни моей сестре?

— Очевидно, в то время я не знала, что она твоя сестра! Я ничего этого не знала, иначе меня бы здесь не было!

Мне приходится сдерживать желание ухмыльнуться. В какой-то мере ссора кажется более комфортной, чем все, что мы говорили друг другу до сих пор, все эти неловкие хождения на цыпочках. Это та Элиза, которую я помню.

Я всегда любил эту Элизу.

— Очевидно, что тебя бы здесь не было, ты бы уехала в ту же минуту, как узнала. Ты бы собрала свои вещи и исчезла, не сказав ни слова.

Ее глаза вспыхивают гневом.

— Не говори так, будто это я сдалась в тот момент, когда стало трудно. Ты долгое время все усложнял.

Ярость пробирает меня до костей из-за того, что она действует мне на нервы.

— Я не был готов отказаться от нас. Даже после того, как ты ушла!

— Даже после того, как я ушла? Ты все еще любил меня, когда убегал из нашей постели посреди ночи? Когда ты уходил от меня, раз за разом, думая, что я не узнаю, что ты ушел, или не буду интересоваться, где ты, с кем ты? Когда я столкнулась с тобой лицом к лицу, а ты все еще не удосужился сказать мне правду?

— Я не был… — я резко замолкаю, моя челюсть напрягается.

Она смотрит на меня, сверля взглядом, так злобно хмурясь, как будто не может поверить, что я когда-то любил ее.

— Даже тогда, — клянусь я, мой голос напряжен.

Ее рука сжимается на ручке двери бара. Хмурый взгляд опускается вниз, как будто она пытается не заплакать.

— Может быть, тебе показалось, что ты любишь меня. Но ты просто делал мне больно.

Она уходит прочь, сворачивая за угол, к задней части здания, где стоит мусорный контейнер и сложенные ящики.

Я слышу, как колотится ее сердце в груди, ощущаю укол адреналина в воздухе, прежде чем слышу ее крик.

Я двигаюсь раньше, чем успеваю подумать, замечая, как она отшатывается, и тогда я вижу это.

Моя рука находит ее затылок и притягивает ее лицо к себе, отворачивая прежде, чем она успеет увидеть больше, чем мельком, мертвого оленя, разорванного на части слишком ужасным образом, чтобы задерживаться на нем взглядом. Я видел подобное в лесу, чаще более мелкие животные, наполовину съеденные. Но не выпотрошенные. Не с такой жестокостью, которая выходит за рамки отношений добычи и хищника.

— Я не могу смотреть.

У Элизы никогда не хватало духу даже на фильмы ужасов для подростков.

Я, не раздумывая, закрываю ей глаза рукой и чувствую, как ее ресницы трепещут под моей ладонью. Она прижимается ко мне, ее переносица сильно прижимается к моей груди.

Даже при том, что я могу смотреть на кровавый беспорядок за баром, от его вида меня шатает, желудок переворачивается при мысли о том, что означает этот олень.

На этой территории всего несколько оборотней, и большинство из них прямо здесь, со мной. Любой из нас мог это сделать, даже я. Я убедил себя, что настолько контролирую своего волка, что забыл, на что я действительно способен. И эта сторона меня была ужасающей и опасной для Элизы.

Все причины, по которым я не мог позволить ей узнать, кем был, почему мне приходилось оставлять ее на столько ночей, почему быть с ней вообще было глупо и опасно. С моей стороны было безрассудством подвергать ее опасности, живя вместе.

Она никогда не должна узнать. Не уверен, что смог бы жить с этим, если бы она посмотрела на меня и увидела, что я монстр. Уже достаточно плохо, что она была так близко, когда мой волк охотился, выслеживал, пожирал добычу.

Сглатываю от нервов, и проходит всего мгновение, прежде чем остальные спешат к выходу. Не знаю, могли ли они слышать нашу ссору из-за шума внутри, но не было никакого способа, чтобы они трое не услышали ее крик.

Я не забуду этот звук до конца своей жизни.

Лора забирает Элизу из моих рук, помогая ей прикрыть глаза по пути к машине.

— Как мама это назвала? Койоты? — предлагает Эйден, тихо присвистнув, когда видит оленя, и Логан бросает на него неодобрительный взгляд.

Еще несколько человек начинают выходить из бара, тоже таращась на тушу оленя, кого-то тут же тошнит.

— Определенно, что-то не так, — говорит Логан.

Его взгляд задерживается на мне, пока я перевожу взгляд с