Людской поток вынес меня к станции метро. Прошёл через турникет к длинному эскалатору. Если наступит война, здесь все задохнутся. Подземелья смерти, иначе не назовёшь. Вышел в центре. Сотни туристов фотографировались на фоне национального достояния. Поймал такси и отправился на встречу. Театр им. Гольдберга. Никогда о нём не слышал. В фойе минут двадцать выяснял у старушки, где найти Красовского Дмитрия Павловича. Наконец сказали, что кабинет Красовского на третьем этаже под номером триста двенадцать. Обшарпанные коридоры и сыплющаяся со стен штукатурка не напоминали задворки театра. Запах сырости резал нос, а голубые, с тёмными подтёками, стены, походили на испорченное полотно художника. Вошёл в кабинет. За игрушечным столом сидел лилипут с длинными усами и большим, будто расплющенным, носом. Растянутый шерстяной кафтан не скрывал его чрезмерной полноты. Смотрел на мир Дмитрий Павлович через большие круглые очки.

— Помню-помню, — сказал он, когда услышал моё имя. — Пьеса великолепная. Многие театры хотят её заполучить.

К карлику с самого начала возникло отторжение. Не потому, что он заикался или картавил. Причина заключалась в его образе. В маленькой, заставленной старинной мебелью, комнате, встретились представители двух миров, ничем друг с другом не связанных. Вид Красовского отталкивал девушек, а мой притягивал. Крассовский считал, что в его бедах виноваты все, в то время, как мне было стыдно за себя. Между нашими мирами лежала прослойка людей, вписывающихся в рамки установленного барьера. И мы не соприкасались друг с другом.

— Не стойте в дверях, присаживайтесь, — указал Дмитрий Павлович на стул. — Чай или кофе?

— Кофе, пожалуйста.

Подошёл к столику, который походил на панцирь черепахи, и опустился на стул. Дерево скрипнуло, заворчало, и успокоилось… Дмитрий Павлович передал чашку. Достал экземпляр «Алой розы». Толстыми, похожими на рогалики, пальцами, перевернул несколько страниц.

— Признаюсь, пьеса меня удивила. Но запросы нынешней публики несколько иные… Правду терпеть не любят. Много времени и сил уйдёт на рекламу. А для рекламы…

— …Нужны деньги. Скажите прямо, сколько мне причитается.

— Люблю деловой подход.

Дмитрий Павлович предоставил раскладки, от которых меня потянуло в сон. Через полчаса назвал окончательную сумму. Не спорил и подписал предложенный контракт. Привезённую с собой Танину пьесу показывать не стал. Писал для Тани, а не для бюрократов. Оставил реквизиты и попрощался с карликом.

На улице вздохнул полной грудью. Узкие коридоры и маленький, пропахший стариной, кабинет, навевали уныние и грусть. Ночь накрыла город вуалью. Холод сковал ноги. Снял номер в дешёвеньком отеле. Взял у портье ключ и поднялся на второй этаж. Прямоугольные, похожие на бруски пластилина, коридоры напоминали о прошедшем дне. Открыл дверь маленькой комнаты. Пружинная кровать в углу, пыльный трельяж у окна, выходившего во двор, несколько стульев и старенький ламповый телевизор. Не удивился, если бы из-за письменного стола вылез Крассовский. «У вас отличная пьеса, но у современной публики другие запросы». Пьесу везде принимали тепло. Чем отличается местная публика от остальной? Ничем. Только некоторым бюрократам не хватало на жизнь. Принял душ и выключил свет. Взял банку пива и устроился на кровати. После смерти Тани наступила апатия.

Под утро вышел на задний двор и достал листы рукописи. Гениальная пьеса, заставившая Таню пожертвовать жизнью. Написанная для одного человека, она не будет доступна широкой публике. Толпа не проникнется мыслями, обращёнными к душе. Поджёг титульный лист. Ветер сбивал языки пламени. Он проникся силой пьесы, её чистотой и искренностью. Рукопись умирала медленно. Листок за листком растворялись в ночной тишине. Сигарета в руках таяла с катастрофической быстротой. Её сменила другая. Когда пламя потухло, в пачке не хватало пяти штук. Рак лёгких обеспечен. Чем не осознанное самоубийство. Поднялся в номер и собрал вещи. Куда ехать? Возвращаться в холодный город, где каждая собака готова напакостить? Не стоит. Достал из сумки последнюю банку пива. Махнуть на край света. Денег хватит на билет в один конец. Что там делать, не знаю.

В момент ухода произошёл случай, донельзя напомнивший кадры дешёвого фильма. Сейчас и не разберёшь, был ли тот эпизод частью спланированного тёмным гением спектакля, или же произошёл случайно. Раздался телефонный звонок. Тихая мелодия разносилась по комнате в поисках слушателей. И единственным слушателем оказалась я. Ждал, когда же она закончится. Но мелодичные звуки не прекращались, будто комната им понравилась.

Кого же заинтересовала моя персона? С долгами разделался, в близкие отношения ни с кем не вступал. Положил собранную сумку на стул в прихожей и снял трубку. На связи оказался Александр Викторович. Голос старика был возбуждён. Мы обменялись приветствиями, после чего Александр Викторович пожалел о моей скрытности, но, вместе с тем, с пониманием и восторгом отнёсся к моему профессионализму. Говорил о правилах бизнеса, о соблюдении дистанции между заказчиком и поставщиком.

Впервые слышал о подобных правилах. Александр Викторович спросил, является ли моим детищем «Алая роза». Да, является. В голове появилась уверенность, что после всей этой «воды» старик предложит толкать контрабанду. И зачем поднял трубку. Нет бы закрыть за собой дверь и тихо удалиться…

— Моей младшей нужен педагог по театральному искусству. Старшая учится на очном отделении, но и ей не помешает парочка хороших советов.

Поворот, который ожидаешь меньше всего. Старик сыграл на неожиданности. Ослепил мой взгляд, который не разглядел подвоха.

— Почему не наймёте профессиональных преподавателей? У меня нет опыта работы с детьми.

— У профессиональных преподавателей ни капли таланта. А дочке нужен талантливый наставник.

Наивный малец вновь окунулся в сети чьей-то игры. Край света отменяется. Назвал гостиницу, и через два часа подъехал чёрный лимузин. С первой встречи сложилось хорошее впечатление об Александре Викторовиче. Из лимузина вылез парень среднего роста в костюме и начищенных до блеска туфлях. Открыл дверь. Сел на краешек шикарного сиденья, оббитого кожей. Ноздри щекотал запал благоухающего разнотравья. Подъехали к загородному особняку. Холод к вечеру усилился, отчего нос у охранника стал похож на стеклянный шарик.

Первой встретил Елену Аркадьевну. Она гуляла с маленькой собачкой Джесси по двору. Кирпичная ограда шла вдоль дороги и заворачивала у самого леса, отстоящего от особняка в ста пятидесяти метрах. Половина двора отводилась под спортивные и детские площадки, треть шла на сад, остальное скрывалось под пушистым грязно-серым покрывалом. Под газон. И место удобное, в самом центре владений.

— Решили снова к нам заглянуть, — улыбнулась Елена Аркадьевна.

Лодочка из губ была фальшивой, похожей на улыбку матери в детстве.

— Думаю, теперь у вас надолго. Александр Викторович предложил учить вашу дочь…

Преображение Елены Александровны. Холодные губы расплылись в искренней улыбке, сияние распространилось по всему лицу. Вот она,