Бесцельно побродив по самой большой комнате, служившей одновременно кухней и гостиной, Мария поставила кипятиться чайник. Она не могла заставить себя подняться наверх к Антону. Он бы сразу все прочитал в ее глазах. Нет-нет, нельзя. Сначала нужно успокоиться, взять себя в руки…

— Мария! — раздался голос Антона. — Ты скоро?

— Да, — ответила она, старательно контролируя свой голос. — Только чаю попью, а то голова разболелась. Соскучился?

— Я хочу, чтобы ты сходила на разведку. Мы же договорились, кажется.

— Пять минут ничего не решают.

— Ну, если пять минут…

Некоторое время Антон выжидал, а потом опять подал голос:

— Что, допила чай, Мария?

— Иду, иду… — отозвалась она.

— А одеться сначала не хочешь?

Она окинула критическим взглядом свой халат и отправилась наверх. К ее облегчению, Антон на нее даже не взглянул. Положив рядом стопку журналов, он валялся на диване, разглядывая картинки. Лицо у него было сосредоточенным, словно он проделывал какую-то сложную умственную работу. Взглянув на него, Мария испытала легкий приступ неприязни и вышла переодеваться в соседнюю комнату. Да, волшебство закончилось. То, что она считала любовью, оказалось слишком хрупким, слишком эфемерным чувством.

Давным-давно, в другой жизни, когда Мария еще училась в школе, носила короткие платьица и гольфы и была послушной девочкой, она влюбилась. Это была такая ошеломляющая любовь, что для нее весь мир перевернулся. Предметом ее обожания стал старшеклассник из летнего лагеря.

Он был не просто красив, а божественен: высокий, с точеным профилем и соломенными волосами, контрастирующими с небесно-синими глазами и загорелым лицом. Звали его Дима. Мария даже фамилию этого Димы помнила — Новосельцев. Вокруг него вечно увивались толпы друзей и поклонниц. Каждому хотелось добиться расположения Димы Новосельцева, заслужить его поощрительное слово или взгляд. А он был щедр на похвалы, раздавая их налево и направо. Это привлекало к нему еще больше народу. «Димка, пойдем с нами… Привет, Димон, смотри, что у меня есть… Димочка, поздравляем тебя с днем рождения…»

Только Мария не могла заставить себя приблизиться к этому мальчику. Словно он и в самом деле был неким высшим существом, недоступным для простой смертной. Она просто обмирала при каждом его появлении и была на грани обморока, если его рассеянный взгляд случайно выделял ее из толпы. По ночам, естественно, бедняжка плакала, грызя кулак или подушку. А днем отказывалась от еды, дерзила воспитателям и ссорилась с подругами.

Грезы, бродившие в ее голове, были самими фантастическими. То Мария представляла, как однажды отважится, подойдет к Диме и признается ему в любви. То, наоборот, он сам влюблялся в нее и умолял бежать с ним куда-нибудь за границу, где они смогут жить вместе, не опасаясь родительского гнева и карательных акций педсовета. В общем, это была нормальная подростковая любовь, порожденная брожением гормонов и химическими процессами в молодой крови. Но Мария, разумеется, так не считала. Она свято верила, что полюбила Диму Новосельцева навсегда и не мыслила себе дальнейшей жизни без него.

Кризис наступил за день до окончания смены в лагере. Предчувствуя скорую разлуку, Мария пришла к выводу, что для нее все кончено. Она стащила в столовой нож, наточила его о кирпич и замыслила перерезать себе вены ночью, когда все будут спать. Весь день она ходила печальная и отрешенная, как будто уже частично переселилась в мир иной. Раздарила девочкам свои любимые вещи, бродила по асфальтовым дорожкам, как сомнамбула, написала прощальную записку, в которой путано изложила причины своего самоубийства.

Под вечер, уединившись в беседке, увитой виноградом, Мария решила переписать послание, чтобы ее смерть не огорчила ненаглядного Димочку Новосельцева. И тут, как по заказу, он появился собственной персоной!

Решив, что Дима направляется прямиком в беседку, где она сидит, Мария совсем потеряла голову от страха. В глазах у нее потемнело, она перестала соображать, где находится. А когда опомнилась, то обнаружила, что смотрит сквозь виноградные листья на своего кумира. Зайдя за беседку, Дима справлял малую нужду, причем то и дело меняя руку, чтобы поковыряться то в одной ноздре, то в другой…

Час спустя, наплакавшись вволю, она вернулась в спальный корпус, равнодушно прошла мимо Димы, сидящего в окружении ребят, и легла спать, не дожидаясь отбоя. Потом ей здорово влетело от родителей за плеер и мобильник, подаренные неизвестно кому и зачем. А любовь прошла. Наваждение как рукой сняло.

Нечто похожее произошло с Марией теперь. Перед уходом Антон не поленился встать с дивана, чтобы обнять ее, но она поспешила высвободиться, ссылаясь на то, что нужно спешить.

— Скоро не жди, — предупредила она, спускаясь вниз.

— Ты же не в дальние края собралась, — удивился он.

— Ты хочешь, чтобы я взглянула и сразу ушла? Нет, Антон, за двором придется понаблюдать достаточно долго, чтобы понять, что к чему. Я заберусь на чердак соседнего дома. Но шастать туда-сюда нельзя: заметят.

— Ты у меня настоящая шпионка. — Ласково улыбаясь, он вскинул ладонь в прощальном жесте. — Надеюсь, наши опасения окажутся напрасными. Тогда уже сегодня я встречусь с отцом, и мы придумаем, как незаметно улизнуть отсюда. С тобой, конечно, — поспешно добавил Антон, когда Мария продолжила спуск по лестнице. — Поедешь со мной?

— Там видно будет, — ответила она, не обернувшись. — Давай все по порядку.

— Умница. Пока.

Проводив подругу, Антон снова упал на диван и принялся рассматривать фотографии какого-то туристического рая в Средиземноморье. Мысленно он уже был там.

Электричество отключили, когда только-только начало смеркаться. Опять пришлось садиться ужинать при свечах. Егор Неделин предложил зажечь керосиновую лампу, но Филимонова отказалась.

— Романтики хочется? — спросил он.

— Романтики мне на год вперед хватит, — озорно улыбнулась она. — Просто картошка должна пахнуть подсолнечным маслом, а не керосином.

— Ром остался?

Неделин по-хозяйски расположился за столом, захрустел огурцом, отломил хлеба.

— Возьми на веранде, если хочешь, — сказала Филимонова.

Он взглянул на нее и не пошел. Она подперла бок кулаком.

— Я тебе служанка?

Он обезоруживающе улыбнулся и покачал головой:

— Мне сходить нетрудно. Просто я подумал, что сегодня может объявиться мой великовозрастный балбес.

Успокоившись, она придвинула стул и села.

— Почему балбес?

— А ты хотела, чтобы я называл его сыночком? Терпеть не могу, когда сюсюкают. Особенно мужики.

— Я тоже, — призналась Филимонова, беря в руку вилку. — Но все-таки у вас непростые отношения, верно?