– Я сматываюсь, – прошептал я Сереже Лисицыну, –вызывай следователя и изымай сумку.

– Может, сами возьмем да посмотрим, что в ней?

– Не моги. Я специально с Татьяной консультировался. Если вней какая-нибудь улика, поди потом доказывай, что ты ее не подбросил.

– Но мы же только посмотрим, – взмолился он.

– Ага, а потом следователь ее на экспертизу отправит, найдутнаши с тобой пальчики, и начнется все сначала. Если ты сейчас в нее полезешь,то во избежание неприятностей тебе придется просить сотрудников быть чем-товроде понятых, которые потом подтвердят, что ты действительно нашел сумкуименно здесь и ничего в нее не подложил. Стало быть, тебе придется остаться иглаз с нее не спускать, поскольку среди присутствующих могут оказатьсязаинтересованные лица. А кто будет вызывать следователя и всех остальных? Дапри такой ситуации твой любимый начальник через десять минут узнает, что явсе-таки влез в это дело, несмотря на его недвусмысленные высказывания. Все,Серега, я побежал. Сообщи потом, что в сумке лежит, ладно? Буду ждать. Кстати,ты мою Мезенцеву нашел?

– Нашел.

– Сказал, что мы с Лилей сегодня на пляж не придем?

– Сказал все, как вы просили.

– А она что?

– А они сильно гневались. – Сережа улыбнулся. –Сказали, что у вас ума не хватит ребенку фрукты купить.

Конечно, Маргарита опять в своем репертуаре. Она почему-тосчитает, что материнский долг заключается только в том, чтобы пихать в ребенкавитамины. Лучше бы она побольше разговаривала с Лилей, а не откупалась от неесладостями.

Я шагнул к лифту и нажал кнопку вызова, больше всего насвете желая не нарваться случайно на Риту. Двери кабины уже открылись, когда комне подскочил Сергей.

– Владислав Николаевич, а материалы-то!

– Какие материалы?

– Для Татьяны Григорьевны. Я же все приготовил и с собойвзял, думал вечером к вам заглянуть, отдать. Может, возьмете?

– Спасибо, Сережа, возьму обязательно.

Он зашел в кабину, и мы вместе спустились на третий этаж,где Лисицыну временно оборудовали что-то вроде кабинета, куда он мог приглашатьдля бесед капризных кинодеятелей. Смешно было бы надеяться, что они будутприходить к нему в УВД.

Материалов о пожаре в Летнем театре было неожиданно много,целая пухлая папка. Я сунул было ее под мышку и с усмешкой подумал, чтооказался точь-в-точь в такой же ситуации, как и погибшая Оля Доренко. Придетсямне искать какой-нибудь пакет с ручками, и самое смешное, если он окажетсяфиолетово-желтым. Но, похоже, в ближайшем к гостинице магазине продавалисьтолько такие.

Дома все были в сборе, за исключением Ирочки, котораяотправилась с седобородым Мазаевым куда-то на прогулку. На нижнем этаже СильвияПфайфер изображала очередные телевизионные тропические страсти, наши хозяеваувлеченно следили за ними, сидя перед экраном. Таня с Лилей перебрались нагалерею второго этажа, Таня по-прежнему работала, а Лиля молча сидела рядом настуле и следила за рождавшимся на ее глазах текстом. Ну что я за отец! Ребенокприехал на юг, к морю, и целый день не выходит со двора. Никуда это не годится.

– Танечка, я вам принес материалы о пожаре, – сказал я,протягивая ей папку.

Она тут же сняла с колен свой мини-компьютер и схватила ее стакой торопливой жадностью, с какой маленькие дети хватают принесенныевзрослыми подарки.

– Ой, спасибо, Дима, огромное спасибо. Когда их нужновернуть?

– Я не спросил. Наверное, это не срочно, Сереже сейчас не допожара. Читайте, пока не отнимут. Лиля, может, сходим искупаться?

По лицу девочки было понятно без слов, что купаться она нехочет. Она хочет или сидеть рядом с Татьяной, или читать, лежа на кровати. Но япроявил завидную настойчивость, упрекая себя в душе за то, что совершенно незабочусь о ее здоровье. На самом деле для купания время было не оченьподходящее, солнце клонилось к закату, жара постепенно спадала, и выходить изводы было уже холодно. Поэтому я пошел на компромисс, решив просто посидеть напляже и подышать целебным морским воздухом.

Пляж был почти пуст. Мы уселись на лежаки, Лиля – с книжкой,я – с мыслями о старике Вернигора. Конечно, семьдесят два года – такой возраст,когда во внезапной смерти нет ничего необычного. Но когда эта смерть случаетсяуж очень «вовремя», мне это обычно не нравится.

Я растянулся на деревянном ложе, положив руки под голову иприкрыв глаза. Воздух был прохладным, с запахом йода и тины, и мне сталоудивительно спокойно и хорошо. Я вдруг понял, что ни за что, ни за какие благаи деньги не вернусь на работу в милицию. Я перестал ее любить, эту богомпроклятую работу, я устал от постоянно ощущаемого презрения людей, от матерныхкриков начальников, от болей в желудке, которые появляются всякий раз, когдадва-три дня подряд приходится жевать бутерброды всухомятку и на бегу. Я усталот бессонницы, от отсутствия нормальных выходных, от унижения, котороеприходится испытывать каждый раз, обращаясь с просьбами к вышестоящемуначальству. У меня два ранения, ножевое и пулевое. И я устал от чувствасобственного бессилия, когда на тебя одно за другим сыплются преступления,которые ты не можешь раскрыть, потому что свидетели молчат. А молчат онипотому, что ты ничего не можешь противопоставить их страху или жадности. Ихзапугали или им заплатили, а ты в ответ можешь только просить, уговаривать идавить на давно всеми позабытый миф о гражданском долге. Но если уж этимгражданским долгом пренебрегают даже власти, то можно ли требовать чего-тобольшего от рядовых граждан? И я не хочу заниматься убийством Оли Доренко,которую я давно и хорошо знал, и Люси Довжук, которую я знал совсем мало. Яутратил сыщицкий азарт. У меня пропал кураж. И влез-то я в это дело толькопотому, что хотел искупить собственную ложь и помочь бедняге Гарику Литваку. Иединственное, почему я еще барахтаюсь в этом дерьме и пытаюсь что-то изобразитьиз себя, это искренняя симпатия к молодому оперу Сереже Лисицыну с щенячьимиглазами, у которого тоже вот-вот опустятся руки, потому что ничего у него неполучается и за восемь месяцев работы нет ни одного преступления, раскрытиемкоторого он мог бы гордиться. И еще Таня… Я не привык сам себя обманывать,поэтому честно признаюсь: она мне нравится. Она мне больше чем нравится. И онатак не похожа на Риту – мой эталон женской красоты. Перед Татьяной мнепочему-то не хочется терять лицо.

Я не заметил, как задремал под шум волн. Мне сниласьТатьяна, обнаженная, со сладкими губами, распущенными платиновыми волосами, сполным белокожим телом. Она обнимала меня прямо здесь, на опустевшемпредвечернем пляже, гладила по спине, по голове, по плечам, и я растворялся вее большом теле, чувствовал себя маленьким и защищенным. Сон не былэротическим, я не испытывал возбуждения, просто мне было так хорошо, что я восне подумал: наверное, вот это и есть счастье, когда рядом с тобой женщина, откоторой исходит доброта и покой.