– А, уличный художник. Помню, конечно. Вы ведь виделись несколько раз?

– Да. Это было полезно, хотя временами он становился слишком фамильярным, и его приходилось приводить в чувство. Я встретилась с ним прямо перед приходом сюда – он хотел попрощаться, поблагодарить за советы и вручить подарок. – Она показывает Фрейду папку. – Он и сам в следующем месяце уезжает в Мюнхен: полагает, что война неизбежна, и предпочитает служить в немецкой армии.

Фрейд кивает:

– Я с ним согласен. Поворотный пункт в истории. Эта война унесет множество молодых жизней, а выжившие изменятся навсегда. Мне страшно за сыновей. – Он смотрит на папку. – Уже открывали?

– Пока нет.

– Так давайте взглянем.

Она развязывает тесемки и достает рисунок. Разглядывает – и передает Фрейду.

– Не могу поверить. Вы только посмотрите!

– Как интересно! Пародия на ту самую знаменитую фотографию.

Лу хочется напомнить профессору разговор, о котором ей рассказывал Тауск, – что члены психоаналитического кружка обсуждали ее персону и этот снимок, – но она сдерживается. В конце концов, это мой последний день здесь – незачем ставить учителя в неловкое положение.

Фрейд продолжает изучать рисунок.

– Я бы сказал, автор сначала скопировал снимок, а потом несколько видоизменил. Вы – это вы теперешняя. Не смешливая девчонка двадцати одного года, а прекрасная женщина средних лет. И меха – в точности как ваши. И еще он поменял атрибут: вместо того дурацкого прутика теперь у вас в руках настоящий хлыст. – Фрейд качает головой. – Прямо по учебнику психиатрии Краффт-Эббинга. Ваш юный почитатель представил вас в виде «Венеры в мехах» Захер-Мазоха или, может, вагнеровской героиней – чтобы показать, как истово он вас почитает. Это картина-искушение. Художник надеется, что роман с ним будет вам интересен, поэтому изобразил рядом себя. Своего рода попытка соблазнить – или, по крайней мере, оставить о себе память.

Лу все еще не отошла от потрясения.

– Да вы посмотрите! Он снял с Ницше сюртук и рубашку, и на его полуобнаженное тело прилепил свою собственную голову.

– Он ставит себя на место Ницше! Поразительно! Особенно учитывая вашу широко известную роль в его жизни.

– Я убеждала его найти средства для самовыражения, отойти от изображения внешнего и вскрыть самые сокровенные фантазии – но он зашел слишком далеко! Какая неслыханная наглость! Это оскорбительно!

Фрейд ласково говорит ей:

– Он принял ваш совет близко к сердцу. Очевидно, автор воспринимает вас как архетип властной женщины, а себя – вьючным животным, полуобнаженным и страшащимся ударов вашего хлыста. То, что он сделал пародию на знаменитый снимок с Ницше и Рэ, кажется мне очень интересным. Этим он себя совершенно бесстыдно выдал. Смотрите, на обратной стороне написано: «То, о чем я мечтаю» – инициалы и дата. Я бы сказал, что это любовное послание, Лу, выражение страсти. Если использовать термины психоанализа, это почти идеальное визуальное выражение трансфера отношений. Вы задели молодого человека на глубинном уровне. – Фрейд тепло улыбается. – Я всегда полагал, что из вас выйдет превосходный психоаналитик. А сейчас, посмотрев на рисунок, совершенно в этом уверен!

Лу берет рисунок, переворачивает и читает подпись – снова рассматривает изображение.

– Я очень признательна вам за такие слова, профессор. Однако согласитесь, это все-таки патология.

– Сначала старый снимок, потом личная встреча с вами. Тут тревожность молодого человека и его богатое воображение сплавились в единое целое. Я вижу здесь сильную фрустрацию и нежелание ее выразить. Передать вам такой рисунок – для автора это поступок, стоивший немалых усилий. И кое-что еще кажется мне очень любопытным.

– То, как он обошелся с Паулем Рэ?

– Именно. Он закрасил изображение Пауля, превратив его в силуэт. То есть сделал из конкурента призрачную фигуру. Здесь вообще много интересного. Если бы молодой человек был моим пациентом, я бы не пожалел нескольких сеансов, чтобы выявить все уровни подсознательного, которые он пытается выразить.

Лу убирает рисунок в папку, снова ее завязывает и кладет на пол. Они с Фрейдом заговаривают о другом: их обоих интересует различие между неизлечимой ненормальностью и поддающимися коррекции неврозами – оба сходятся на том, что ситуация в этих двух случаях разная. Самое лучшее, что можно сделать для пациента, страдающего глубоко укоренившимися перверсиями, например садомазохизмом, – помочь ему поладить со своей ненормальностью; тогда как пациента с неврозом можно закрепить в пограничном состоянии – что позволит ему вести вполне полноценную жизнь.

Лу внимательно слушает наставника и делает записи. На прощание Фрейд тепло обнимает ее и преподносит букет роз.

– Занятия с вами, – говорит она, уже в дверях, – поворотная точка в моей жизни.

– Для меня было честью работать с вами, – отвечает Фрейд.

Лу неспешно прогуливается до отеля, зажав папку под мышкой. Она думает о встречах с молодым художником и его необычном подарке. Ей неприятно, что она оказалась героиней его фантазий, а факт, что он спародировал и извратил главный образ ее юности, чрезвычайно возмущает.

Словно он затащил меня в свою патологию.

Потом она вспоминает: Фрейд настойчиво подчеркивал на семинарах, что психоаналитик не вправе принимать такие вещи близко к сердцу; они – всего лишь инструмент для помощи страдающему пациенту.

Я просила его внимательно посмотреть в собственную душу и нарисовать то, что он там увидит. Своим подарком он просто продемонстрировал мне, что выполнил просьбу.

Мне требуется два дня, чтобы отойти от роли. Сейчас окончание спектакля кажется не более чем ночным кошмаром: путь сквозь улюлюкающую толпу воплотил все мои страхи, и я помещаю его в ту часть своей памяти, где храню самые сильные переживания.

Я заглядываю в офис Кларенса. Он сидит за столом в одной майке. Стены обклеены этикетками калифорнийских вин. Похоже, Кларенс и живет тут же – в соседнем подвальном помещении без окон.

Он с улыбкой здоровается:

– Привет, Тесс, как жизнь? – И не дожидаясь ответа, приглашает: – Заходите, садитесь. Жалобы есть?

Стандартный вопрос – способ продемонстрировать, что Кларенс всегда на страже интересов жильцов.

Я спрашиваю о детективах, которые принесли известие о смерти Шанталь. Прошу рассказать подробнее.

– Обычные игры в доброго и злого полицейского. Рамос, испанец, исполнял роль полного отморозка, а Скарпачи, тот, что с грустными глазами, якобы добряк и отличный парень. Можно подумать, кто-то еще на это ведется.

Кларенс протягивает мне их визитки. Я записываю данные, поднимаюсь к себе и звоню Скарпачи.

– Еще раз, так вы кто? – переспрашивает он.