— Это сколько же всего будет? —спросил Скорик, ещё не веря своей удаче.

— Всего? — Самшитов пощёлкалсчетами, показал. — Вот: вместе с ефимком семьдесят два рубля пятьдесяткопеек.

Сенька аж охрип:

— Ладно, давай.

Попугай встрепенулся:

— Давай! Давай! Давай!

Хозяин монетки сгрёб куда-то под прилавок,звякнул замком кассы. Зашуршали кредитки — заслушаешься. Это ж надо, какиеденьжищи!

Из глубины лавки снова пропел бабский голос:

— Ашотик-джан, чай кушать будешь?

— Сейчас, душенька, — обернулсяювелир. — Только клиента отпущу.

Из-за занавески вышла хозяйка, с подносом. Наподносе чай в серебряном подстаканнике, блюдечко со сластями — важно. Тёткабыла видная, толстая, много больше своего мухортика, с усами под носом, аручищи с сахарную голову.

Вот она, загадка, и разъяснилась. С такойбабой никакого подмастерья не нужно.

— Тут ещё вот чего… — покашлялСкорик и руки с прутом показал. — Мне бы того, распутаться… Пацаныпошутили…

Баба посмотрела на скованные руки — слова несказала, пошла себе обратно за занавеску.

Ювелир же взялся за прут своими сухими лапкамии вдруг — Сенька обомлел — растянул железное кольцо. Не до конца, но все жезапястья вытащить хватило. Ай да Ашотик!

Пока Скорик вольными руками рассовывал покарманам бумажки с гривенниками, Самшитов всё на прут глядел. Покапал на негоиз какого-то пузырька, поскрёб. Повернул концом, стекляшку наставил — и нудавай лысину платочком тереть.

— Откуда это у вас? — спрашивает, иголос дрожит.

Так тебе и расскажи. Сенька “откуда-откуда, далаодна паскуда” не стал ему говорить, потому что хороший человек и выручил.

Сказал вежливо:

— Откуда надо.

И хотел уж идти. Нужно было подумать, что снежданным богатством делать.

Но тут хозяин возьми и брякни:

— Сколько вы за это хотите?

Шутник! За железный мусор? Однако голос уСамшитова дрожал нешутейно.

— Невероятно! — забормотал он,надраивая прут мокрой тряпочкой. — Я, конечно, читал про талерный пруток,но не думал, что сохранился второй такой… И клеймо Яузского двора!

Сенька глядел, как чёрный прут из-под тряпочкивылазит белым, блестящим.

— Чего? — спросил.

Ювелир смотрел на него, будто что-топрикидывал.

— Хотите… два веса? Как за талер, а?

— Чего?

— Даже три, — быстро поправилсяСамшитов. Положил прут на весы. — Здесь без малого пять фунтов серебра.Пускай будет ровно пять. — Защёлкал костяшками на счетах. — Это стопятнадцать рублей двадцать копеек. А я вам дам втрое, триста сорок шестьрублей. Даже триста пятьдесят. Нет, даже четыреста! Целых четыреста рублей, а?Что скажете?

Сенька сказал:

— Чего?

— В лавке я столько денег не держу, нужнов банк сходить. — Выбежал из-за прилавка, стал в глаза заглядывать. —Вы должны меня понять, с таким товаром много работы. Пока найдёшь правильногопокупателя. Нумизматы — публика особенная.

— Чего?

— Нумизматы — это коллекционеры, которыесобирают денежные знаки, — объяснил хозяин, но сильно понятней от этого нестало.

Сенька этих самых коллекционеров, что обожаютденьги собирать, на своём веку много видал — того же дядьку Зот Ларионыча, кпримеру.

— А сколько их, которым эти прутынужны? — спросил Скорик, всё ещё подозревая подвох.

— В Москве, пожалуй, человек двадцать. ВПитере вдвое. Если за границу отправить — там тоже многие купитьзахотят. — Тут носатый вдруг дёрнулся. — Вы сказали “пруты”? У васчто, ещё такие есть? И вы готовы продать?

— По четыре сотни? — спросил Сенька,сглотнув. Вспомнил, сколько там, в подземелье, этого хвороста навалено.

— Да-да. Сколько их у вас?

Скорик осторожно сказал:

— Штучек пять добыть можно бы.

— Пять талерных прутов?! Когда вы можетемне их принести?

Здесь нужно было солидность показать, немельтешить. Трудное, мол, дело. Не всякий справится.

Помолчал и важно так:

— Часа через два, никак не ранее.

— Ниночка! — заорал ювелиржене. — Закрывай магазин! Я в банк!

Заморская птица крику обрадовалась, давай тожебазарить:

— Я в банк! Я в банк! Я в банк!

Под эти вопли Сенька и вышел.

Рукой об стенку опёрся — так шатало.

Ничего себе прутики, по четыреста рублейштука! Прямо сон какой-то.

* * *

Перед тем как под землю лезть, в Хохловскийзаглянул. Посмотреть, не забидели ли Ташку те двое, ну и вообще — спасибосказать.

Слава Богу, не тронули.

Ташка сидела там же, на кровати, волосарасчёсывала — ей скоро было на работу. Рожу уже размалевала: брови с ресницамичёрные, щеки красные, в ушах стеклянные серёжки.

— Этот, косоглазый, велел тебекланяться, — рассказала Ташка, накручивая виски на палочку, чтобкучерявились. — А красавчик сказал, что будет за тобой приглядывать.

Очень это Сеньке не понравилось. Как так“приглядывать”? Грозится, что ли? Ничего, теперь Скорика хрен достанешь, хреннайдёшь. Другая теперь у него жизнь пойдёт.

— Ты вот чего, — сказал онТашке. — Ты брось это. Нечего тебе больше улицу утюжить. Заберу я тебя сХитровки, вместе будем жить. У меня теперь денег знаешь сколько.

Ташка сначала обрадовалась, даже по комнатезакружилась. Потом остановилась.

— А мамку?

— Ладно, — вздохнул Скорик, поглядевна пьяную бабу — поныне не проспалась. — Возьму и мамку.

Ташка ещё немножко потанцевала и говорит:

— Нет, нельзя её отсюда. Пускай помрётспокойно. Ей уже недолго осталось. Вот помрёт, тогда заберёшь меня.

И ни в какую. Сенька ей все хрусты, что отювелира получил, отдал. Чего жадничать? Скоро у него денег сколько хочешьбудет.

Теперь нужно было в Ероху попасть, откуда ксокровищу лаз.