Средства вполне дозволяли в той же “БольшойМосковской” поселиться, и Сенька уж было к самым дверям подошёл, но поглядел наэлектрические фонари, на ковры, на львиные морды по-над наличниками и заробел.Оно конечно, наряд у Сеньки теперь был барский и в новёхоньком чемодане лежалоещё много дорогого барахла, ненадёваного, но ведь гостиничные швейцары слакеями народ ушлый, враз под шевиотом и шёлком хитровскую дворняжку разглядят.Вон там у них за стойкой какой генерал в золотых еполетах сидит. Чего емусказать-то? “Желаю нумер самый что ни на есть отличный”? А он скажет: “Кудыпрёшься, со свинячьим рылом в калашный ряд”? И как прилично подойти?Здороваться с ним надо либо как? А шапку сымать? Может, просто приподнять, какгоспода друг дружке на улице делают? Потом ещё им, гостиничным, вроде на чай подают.Как этакому важному сунешь-то? И сколько? Ну как попрёт взашей, не посмотрит напарижскую причёску?

Мялся-мялся у дверей, но так и не насмелился.

Зато впал в задумчивость. Выходило, чтобогатство — штуковина непростая, тоже своей науки требует.

* * *

Жильё-то Сенька, конечно, сыскал — чай Москва,не Сибирь. Сел в Театральном проезде на лихача, спросил, где способнееобустроиться приезжему человеку, чтоб прилично было, ну и доставил его извозчикс ветерком в нумера мадам Борисенко на Трубной.

Комната была чудо какая замечательная, никогдаещё Скорик в таких не живывал. Большенная, с белыми занавесочками, кровать сблестящими шарами, на кровати перина пуховая. Утром обещали самовар с пышками,вечером, коли пожелаешь, ужин. Прислуга всю уборку делала, в колидоре тебе ирукомойня, и нужник — не такой, конечно, как у Смерти, но тоже чистый, хотьсиди газету читай. Одно слово, царские хоромы. Плата, правда, тоже немалая,тридцать пять целковых в месяц. По хитровскому, где за пятак ночуют, —сумасшедшая дороговизна, а если в кармане без малого две тыщи, ничего, можно.

Обустроился Скорик, на обновы полюбовался, вполированный шкаф их разложил-повесил и сел к окну, на площадь глядеть и думудумать — как дальше на свете проживать.

Известно: всяк человек чужой доле завидует, аот своей нос воротит. Вот Сенька всю жизнь о богатстве мечтал, хоть сердцем изнал, что никогда не будет у него никакого богатства. Однако Господь, Он всёвидит, каждое моление слышит. Другое дело — каждое ли исполнит. На то у Него,Всевышнего, свои резоны, невнятные смертным человекам. Один хромой калика изтех, что по миру ходят, говорил как-то в чайной: самое тяжкое испытание уГоспода, когда Он все твои желания поисполнит. Накося, мечтатель, подавись.Погляди, многого ль алкал, и чего, раб Божий, теперь алкать будешь?

Тож и с Сенькой вышло. Сказал ему Бог: “Хотелземных сокровищ, Сенька? Вот те сокровища. Ну и чего теперь?”

Без денег жить тухло, спору нет, но и сбогатством тоже не чистый мёд.

Ладно, нажрался Сенька от пуза, пирожных однихв кондитерской восемь штук засобачил (брюхо после них так и крутит), приоделся,красивым жильём обзавёлся, а дальше-то что? Какие у вас, Семён Трифоныч, будутдальнейшие мечтания?

Однако в философской печальности, вызванной неиначе как теми же пирожными, Скорик пребывал не очень долго, потому чтомечтания обрисовались сами собой, числом два: земное и небесное.

Земное было про то, как из большого богатстваещё большее сделать. Раз Скориком нарекли, не спи, шевели мозгой.

Дураку понятно: если весь серебряный хворост,что в подземелье лежит, наружу выволочь, его кроме как на вес не купят. Гдестолько нумизматов взять, по одному на каждый прут?

Ладно, прикинем, сколько это — если на вес.Прутов этих там… Черт их знает. Штук пятьсот, не меньше. В каждом по пятьфунтов серебра, так? Это будет две с половиной тыщи фунтов, так? Ашот Ашотычговорил, золотник серебра нынче по 24 копейки. В фунте 96 золотников. Две споловиной тыщи помножить на 96 золотников да на 24 копейки — это будет…

Закряхтел, сел на бумажке столбиком умножать,как в коммерческом когда-то учили. Да недолго учили-то, и позабылось с отвычки— так и не сложилась цифирь.

Попробовал по-другому, проще. Самшитовговорил, что чистого серебра в пруте на 115 рублей. За пятьсот прутов это… тыщпятьдесят, что ли, получается. Или пятьсот?

Погоди, погоди, остудил себя Скорик. АшотАшотыч за прут по четыреста рублей дал и, надо думать, себе не в убыток.Нумизматам своим он, может, по тыще перепродаст.

Раз эти палки почерневшие в такой цене, хорошобы самому поторговать, без Самшитова. Дело, конечно, непростое. Для началамного чего вызнать да уразуметь придётся. Перво-наперво про настоящую цену.Обслужить всех московских покупальщиков. Потом питерских. А там, может, и дозаграничных добраться. Попридержать нужно прутья, втюхивать их дуракам этим,которые готовы дороже серебряного весу платить, по штучке. А уж потом, когдадурни досыта наедятся, можно прочий хворост на переплавку продать.

От таких купеческих мыслей Сенька весьвспотел. Сколько мозгов-то надо на этакую коммерцию! Впервые пожалел, чтонаукам не выучился. Барышей будущих, и тех толком не сочтёшь.

А значит что?

Правильно. Догонять нужно. Хамское обличье изсебя повытравить, культурному разговору научиться, арифметике-чистописанию, аещё хорошо бы по-иностранному сколько-нисколько наблатыкаться, на случай еслипридётся в Европах торговать.

От мыслей дух перехватило.

И это ещё только земное мечтание, не главное.От второго, небесного, у Сеньки вовсе голова закружилась.

То есть, оно, если вдуматься, тоже былоземное, может, даже поземней первого, но грело не голову, где мозги, а сердце,где душа. Хотя животу и прочим частям Сенькиной натуры от этого мечтания тожесделалось жарко.

Это раньше он был огрызок, щенок и Смерти непара, а теперь он, если не сплоховать, может, первым московским богачом станет.И тогда, мечталось Скорику, он все эти огромадные тыщи ей под ноги кинет,спасёт её от Князя с Упырём, от марафетной хвори вылечит и увезёт далеко-далеко— в Тверь (говорят, хороший город) или ещё куда. А то вовсе в Париж.

Это ничего, что она старше. У него тоже скорона щеках из пуха усы-борода вырастут, и он в настоящий возраст войдёт. Ещёможно, как у Эраста Петровича, седины на висках подрисовать — а чего,авантажно.

Только когда они со Смертью венчаться поедут,надо подале от набережной, где можно в воду свалиться и потонуть. БережёногоБог бережёт.

Вот уже Сенька и свадьбу представлял, и пир вресторане “Эрмитаж”, а сам понимал: одними деньгами тут не обойтись. Были уСмерти кавалеры-полюбовники при больших тыщах, не в диковинку ей. И подаркамиеё не улестишь. Нужно сначала из серого воробьишки белым соколом воспарить, апотом уж можно и к этакой лебеди подлетать.