В родительском доме Гусей не привыкла к такой жесткой регламентации, в современной семье тем более ни одна жена не смогла бы выдержать такого режима, но молодую супругу Аденауэра это, видимо, устраивало. Хуже были резкие смены настроения у главы семейства. Он мог быть то добрым и благодушным, то вдруг становился придирчивым и злым до бешенства. Это он унаследовал от отца, который обычно вымещал свои служебные неприятности на домочадцах. У его сына, во всяком случае, поводов для стрессов и волнений было никак не меньше.

Пожалуй, меньше всего забот доставляли ему оккупанты. Трения, конечно, были. Губернатор и его люди реквизировали для своих нужд лучшие особняки и отели города, около сотни школьных зданий было занято под казармы. В гарнизоне процветало пьянство, особенно отличался в этом смысле младший командный состав. Однажды в январе 1919 года группа сильно выпивших молодых офицеров, громко гогоча, забралась на постаменты памятников кайзера Вильгельма и императрицы Августы, на головы скульптур были водружены ночные горшки. Имелись случаи грабежей, дорожных происшествий из-за несоблюдения правил движения военными водителями, стрельбы по мирным гражданам: патрули не церемонились в случаях, когда кто-нибудь медлил с выполнением команды «стой».

В условиях оккупации такого рода инциденты неизбежны, для их расследования и ликвидации в ратуше по инициативе Аденауэра был создан специальный отдел. Это было разумное нововведение. К лету 1919 года отношения между оккупантами настолько улучшились, что визитеры из Лондона характеризовали их даже как «относительно дружественные». Свою роль сыграла отмена в июле существовавшего до того времени запрета на внеслужебные контакты с немцами. Солдаты, возвращавшиеся домой, говорили, что рейнландцы относились к ним не просто по-дружески, но и «тепло». В докладе, представленном британской администрацией министру иностранных дел лорду Керзону 24 марта 1922 года, отношения, сложившиеся с аппаратом бургомистра, определяются как «в целом удовлетворительные и гармоничные». Конечно, особой любви между оккупантами и оккупируемыми быть не может но определению, а в данном случае продовольственные трудности и рабочие волнения являли собой дополнительные причины для конфликтов.

Положительную роль сыграло образование гражданского Верховного комиссариата в Кобленце — межсоюзнического органа, в задачу которого входило наблюдение над деятельностью военных администраций во всех зонах оккупации. Одновременно с подписанием Версальского договора 26 июня 1919 года вошло в силу «Рейнское соглашение», которое предусматривало создание механизма консультаций между представителями оккупирующих держав и местными немецкими властями. Оно не содержало никаких гарантий гражданских прав местного населения или ограничений на свободу действий оккупантов, но все же это был прогресс.

Между англичанами и французами оставались серьезные разногласия, усилившиеся после того, как сенат США отказался ратифицировать Версальский договор и начался вывод американского оккупационного контингента. Французы поспешили занять их место и попытались даже добиться разрешения от англичан разместить часть своих войск в Кёльне: там, мол, имеются пустые казармы. Англичане ответили отказом, к радости бургомистра, который позволил себе выступить с открыто антифранцузским интервью парижскому журналу «Эклер». Это интервью привлекло к себе внимание составителей ежедневных обзоров прессы, предназначенных для британского правительства. В бюллетене от 24 марта 1920 года отмечено, в частности: «Он (Аденауэр) сказал, что Франция в отличие от такой политической (?) страны, как Англия, не хочет прийти к взаимопониманию с Германией… Франция просто ненавидит Германию как таковую».

Достигнув относительной стабильности во взаимоотношениях с оккупационными властями, Аденауэр обращает свою энергию (а она теперь так и брызжет из него) на разработку генерального плана реконструкции и развития Кёльна. Выше уже упоминалось о создании университета, по мысли бургомистра он должен был стать достойным конкурентом прославленной Боннской альма-матер. Но его замыслы этим не ограничивались, тем более что, как ни парадоксально, поражение Германии в войне открыло для его родного города неожиданные благоприятные перспективы.

Победители потребовали разрушить фортификационные сооружения вокруг Кёльна. Аденауэр решил воспользоваться этим, чтобы реквизировать занимаемые ими участки в пользу города и создать «зеленый пояс» в дополнение к тому, что когда-то был создан при его предшественнике Беккере на месте снесенной городской стены. Победители объявили незаконными субсидии, которые выдавались государством железным дорогам, чтобы удерживать на низком уровне тарифы на грузовые перевозки к портовым терминалам Гамбурга и Бремена. Аденауэр понял, что появилась возможность превратить Кёльн в главный центр не только речной, но и морской торговли, через который пойдет основной ноток немецкого экспорта из Рейнланда, надо лишь построить новый большой порт, углубить рейнский фарватер, создать соответствующую инфраструктуру и т.д. Эти два больших проекта — «зеленый пояс» и новый порт — были связаны с третьим, который предусматривал включение в городскую черту еще одного района правобережья — Воррингена; Аденауэр исходил опять-таки из правильного прогноза о том, что главный вектор экономического развития кёльнского региона в послевоенный период будет направлен не на запад, а на восток.

Размах плана требовал опытного и творчески мыслящего архитектора. Аденауэр решил пригласить на эту роль Фрица Шумахера — человека, ранее посвятившего себя развитию городского хозяйства Гамбурга, но ныне лишенного возможностей применить свои способности на благо родного города (как уже отмечалось, из-за навязанных победителями условий приморские порты Германии были обречены на упадок). Шумахер принял переданное ему предложение и согласился перевести свое бюро в Кёльн — пока временно, на три года. Аденауэр не скрывал от него возможных препятствий к реализации намеченных планов: последнее слово принадлежит англичанам, налицо высокая безработица, ресурсы Рура остаются вне пределов досягаемости, марка начинает падать… Шумахер позднее признавал, что ему самому представлялось, что он имеет дело не с реальным проектом, а с чем-то напоминающим мыльные пузыри. И все-таки он решился — и не пожалел.

Проблемы не заставили себя ждать. Заседавший в Кобленце Верховный комиссариат союзников упорно настаивал на том, чтобы развалины взорванных фортов не; убирались, а были оставлены на месте в качестве назидания потомкам. После того, как удалось переубедить оккупантов, поднялась местная оппозиция: на лакомые куски земли нашлось немало охотников. Из Берлина шли директивы, одна противоречивее другой. Единственным позитивным моментом оказалась контролируемая инфляция: в 1920-м — первой половине 1921 года марка еще не рухнула, а постепенно дешевела, что делало германские активы привлекательными для иностранных инвесторов.

8 июня 1920 года Аденауэр опубликовал в «Кельнер штадтанцейгер» программную статью с изложением своего видения будущего города. Альтернатива была сформулирована четко и убедительно: Кёльн станет либо «гигантской каменной пустыней», либо «городом, где жители будут вести жизнь, достойную человеческого существа». Однако оппозиция не унималась. Тон выступлений в городском собрании изменился: если раньше Аденауэра называли «утопистом», то теперь уже о нем отзывались как о «безответственном игроке», «спекулянте», «самом расточительном из всех немецких бургомистров». Против него и Шумахера выступали не только те, кто представлял интересы частных торговцев недвижимостью; когда он объявил о плане строительства большого стадиона на западной окраине города, в Мюнгерсдорфе, многие стали задавать резонные вопросы типа того, а не лучше ли употребить средства на закупку продуктов и на строительство жилья. Аденауэр гнул свое, не обращая внимания на критиков. Шумахер позднее говорил, что в прежние времена Аденауэр вполне мог бы стать одним из отцов церкви; во всяком случае, он не уступал первым христианским проповедникам ни силой характера, ни уверенностью в правоте своего дела.