Но потом Грельда поняла задумку, подхватила мои чары —  и нам удалось притянуть змеечудище к земле. Пусть только в одном месте —  но Клыкам хватило и этого.

Двадцать ударов сердца, дюжина ударов мечом и один, но по-настоящему удачный —  топором, и голова твари отделилась от тела.

И тут же болотная почва начала расползаться под ногами: чары, которыми чудовище ее скрепляло, больше не действовали.

—  Не дайте туше уйти в болото, —  бодро скомандовал Камень. — Цепляем тварь и тащим на сушу. Танис, ты как? Не сиди, а то еще кого-нибудь приманишь, чеши на берег. Голову с собой прихвати! Змеиную, раз свою не носишь!

Решив, что на сегодня неподчинения приказам хватит, я зацепила змеиную башку заклинанием пут (тем самым, которым по дороге в Хорвус стреножили испуганных вьючных лошадей) и  поволокла к берегу.

С каждым шагом, выдергивая ноги из топкой грязи, в которую я уходила по щиколотку, я всё яснее понимала, сколь… поспешным и… скажем так, мало обдуманным было моё решение выступить в качестве живца.

А если бы чары, которыми змей укреплял вокруг себя болото, накрывали бы не такую большую площадь? Будь она хоть вполовину меньше —  и я бы, пожалуй, добегалась…

А если бы эти чары действовали вообще только на самого змея?

Матерая суша встретила меня приветливо, дружелюбно —  заинтересованной рыжей мордой с белой проточиной по храпу. 

Шугнула Коряжку от добычи, поискала фляжку с водой.

Шугнула Коряжку от добычи, напилась.

Шуг… устав отгонять целеустремленную скотину, просто села на змеиную голову сверху, предупреждающе воткнув рядом Плясунью.

Если кое-кто не понимает намеков —  его проблемы. 

Я и так достаточно отличилась, чтобы еще объясняться, если моя лошадь растреплет орденский трофей.

Пережитое еще не отпустило меня, и тело гудело, все члены полнились мелкой дрожью и меня то переполняло восторгом, то опрокидывало в пропасть, полную ужаса. Так зачастую и бывало, после того, как меня подхватывали и несли воображаемые крылья, даруя кураж и веру, что у меня все получится. Я знала, что последует дальше: пустота внутри, слабость, ломота, а то и боль в теле, перетруженном без меры…

Я знала это, но все равно снова и снова шагала с обрыва ради обманного, но такого сладкого ощущения всесилия.

И ради того, что я испытывала сейчас, качаясь, словно ребенок на качелях: от осознания, что я могла погибнуть —  к осознанию, что я жива, и я сделала, сделала, сделала это!

Вверх-вниз. От запоздалого страха —  к ликованию. Вниз-вверх.

Церберы появились из болота почти сразу за мной, дружно впрягшиеся в то самое заклинание, которым я тащила змеиную голову.

Выволокли тушу на твердое, и пока Гемос, Грельда и Ринко втроем, где магией, где пинками, распрямляли змея вдоль берега, Камень шагнул ко мне.

Ухватился за подбородок, внимательно поглядел в глаза —  сперва в оба, а после, зачем-то, поочередно, повернув голову сперва вправо, затем влево. Не удовлетворился увиденным и запустил чары, и я узнала их —  такими лекари проверяют на повреждения.

Талантище! Он и за Клыка может, и за Око, и за целителя! Золото, а не мужик!

—  Все в порядке! — сообщил он остальным. —  Легкая контузия, отходняк и общая жизненная шибанутость! Первое и второе само пройдет, а третье не лечится!

“Золото!” —  мысленно согласилась я сама с собой. —  “Только клейма ставить негде!”

—  Вот что, —  Камень смерил взглядом добычу. —  Сами мы эту громадину к городу не дотащим, так что вы втроем езжайте сейчас в город, и найдите там пару-тройку крепких телег. Лучше всего, едьте сразу напрямую на постоялый двор к Бармину —  он и по поводу телег лучше знает, к кому идти, и со скорняками и алхимиками, пока мы змея везем, сговорится. 

—  А вы? 

—  А мы, —  проникновенно ответил Гемосу Камень, —  тут останемся! Посторожим!

В седла церберы поднимались с ухмылками.

Ну и что, ну и как будто, я сама не знаю, что сейчас будет! Прекрасно знаю, и даже Коряжку привяжу, а то еще защищать полезет, и от злого Камня огребет…

Когда я, закрепив повод рыжего, повернулась к Солнышку передом (а к лесу —  задом), Илиан Камень Бирнийский вытаскивал ремень из петель, будто он не виконт, в будущем —  цельный граф, а простецкий землепашец-работяга, встречающий с гуляний подзадержавшуюся дочь.

Нет, ну я так не согласна! 

Я готова была к тому, что мне устроят трепку с оружием. К тому, что мне просто и  бесхитростно дадут в грызло —  тоже. Но… Но вот так? Как малую дитятю?!

А дальше что? Как гулящую жену, за косы таскать будет? А не хрена ли ему?!

—  Стоять! Стоять, погань! —  рявкнул Камень, когда я увернулась от карающей длани (с карающим ремнем) и метнулась в сторону, и скакнул за мной.

Ого! Да он, судя по голосу, взбешен мало не до красных глаз!

Но держался, дождался, пока останемся наедине! Мужик!

Мне внезапно стало смешно. Голова и ноги стали легкими-легкими —  и это был очень плохой признак. Вот никогда еще у меня такие “приступы” хорошо не заканчивались!

—  Ты, когда в болото сигала, головой своей подумала? Ты ею вообще думаешь, хоть иногда? Если бы эта тварь тут не одна была? А если бы она ядом плевалась? —  орал Камень, гоняя меня по поляне.

—  Да не было на тех хуторах плевков! —  верещала я, уворачиваясь от возмездия так, что только косы мелькали. 

—  Ты понимаешь, что нам всем пришлось лезть в болото, не подготовив ни пути отхода, ни ловушки? Не обсудив план и не разделив роли, в конце концов! Из-за тебя, дуры, в болоте весь отряд мог полечь!

Да, ты прав, а я дура, но… Но я же хотела, как лучши, мать твою!

...графиню Бирнийскую!

Почуяв напарника близко, я резко сменила направление, лихо проскочив у него под самым носом:

—  Ты же собирался вернуться в Хорвус и прийти завтра!

—  А нахрен рисковать, если можно потратить на один день больше —  и не рисковать?

—  А нахрен тратить лишний день, если можно всё сделать быс…

Это стало моей ошибкой: нельзя было позволять вовлечь себя в переговоры! Я отвлеклась,  и тут же за это поплатилась: коварный Солнышко сшиб меня, навалился сверху, жестко завернув руку, чтобы меньше дергалась, и принялся сдирать штаны. Я брыкалась, боролась и извивалась, но...

У него мало что пар из ушей не валил. У меня...

Мне больше не было смешно. Губы горели, кровь пульсировала, отзываясь в самых чувствительных местах, и какая там “дрожь” —  меня всю буквально колотило. Но не от смеха. И не от страха.

Я обмякла, и когда Илиан, презрев возможное притворство, попытался стащить с меня портки, свирепо бормоча “Приказы, значит, не для нее отдаются!”, выгнулась всем телом ему навстречу —  и впилась поцелуем в губы.