Стоя на белой, стерильной металлической платформе, я приготовилась увидеть результат. Я не надеялась на какую-то конкретную цифру, не скрещивала пальцы. Но даже несмотря на то, что я уже два десятилетия была не просто большой, а огромной, я оказалась не готова к тому, что стрелка остановилась неподалеку от отметки в 130 килограммов. Серьезно? Нет, давайте уж начистоту. Серьезно?!

Я сошла с весов, чуть подождала, потом снова встала на них, чтобы подтвердить результат.

Металл под моими ногами стал влажным и каким-то холодным. Сердце колотилось. Я часто-часто задышала, не в силах успокоиться.

Сто двадцать два.

«Мне не нравится это число», — подумала я.

Число 90 меня не сильно пугало: его я видела не раз. Зато испугало то, что я была ближе уже к 130.

Как… Как я могла… Когда?

Секундочки…

Что?

Я задержала дыхание. Интересно, если я закрою глаза, комната перестанет крутиться вокруг меня?

Я знала, что такое быть большой. Я всегда была только большой. Но это число — большое и трехзначное — отрезвило меня. Увидев его, написанное черным по белому, осязаемое и настоящее, я едва не заплакала.

Стоя на весах, я не могла его игнорировать. Каждый килограмм был реален и, что хуже того, от них невозможно сбежать.

Я снова вспомнила лицо мамы, когда она приехала ко мне в колледж. Вспомнила ужас в ее глазах, когда она увидела, как ухудшилось мое здоровье. Теперь же, увидев реальность на весах, я и сама разделяла ее беспокойство. Я видела себя теми же испуганными глазами.

Меня охватил ужас, полнейший и необузданный.

Я отошла от жестоких, но честных весов, и посмотрела на Кейт, которая стояла позади меня. Она не увидела, сколько показали весы, но по моему лицу она сразу поняла, что дела плохи. В ее взгляде читалось сочувствие. Говорить было нечего. Я сумела кое-как улыбнуться и, честно попытавшись развеселиться, спросила:

— Ну что, пора?

Мы вышли из раздевалки в главный зал. У дальней стены размещались беговые дорожки, эллиптические машины и велотренажеры. Перед нами, словно полоса препятствий, стояли гири, штанги и тренажеры наутилус. Каждая машина, которую мы проходили, казалась еще более странной, чем предыдущая. Передо мной открылся вид из множества полуобнаженных тел; ни одно из них не было похоже на мое. Даже самые растренированные посетители спортзала уверенно ходили на дуговых тренажерах; на мой взгляд, у них было килограммов по 20 лишнего веса.

Я была там не к месту.

Я рассматривала кардиотренажеры, безмолвно спрашивая у них: «Кто из вас обещает, что я не почувствую себя совершенно безнадежной?». Или, еще лучше: «Кто из вас обещает не говорить никому, что я даже не представляю, что делаю?».

Эллиптический тренажер показался мне лучшим вариантом. В течение тридцати минут я двигалась; мои руки толкали и тянули синхронно со скользящими движениями ног. И, хотя я поставила минимальное сопротивление, к тому времени, как машина остановилась для двухминутной паузы, я чувствовала себя совершенно измотанной. «Спасибо», — подумала я. По моей спине стекали капельки пота, горячие, но быстро остывавшие. Мокрые капельки, собравшиеся на голове, закручивали мои и без того кудрявые волосы в спиральки. Кровь прилила к щекам; в ногах, непривычных к таким нагрузкам, покалывало.

Был момент, когда в перерывах между отчаянными вдохами я чувствовала себя на этом тренажере, как в ловушке. «Неужели только так можно стать, быть и оставаться худой?» — спросила себя я. Я была уверена, что ни за что не захочу снова пережить эти тридцать потных минут. Я огляделась, смотря на остальных. Пот выглядел на них уместно. Их лица, сосредоточенные и волевые, показывали, что они устали, но, тем не менее, целеустремленность никуда не делась. С кряхтением завершив последние секунды спринта, женщина на соседней беговой дорожке улыбалась с гордостью и облегчением. В чем разница между ней и мной? Почему она заканчивает упражнение и выглядит сильной и уверенной, а я, которой упражнения необходимы, наверное, больше, чем кому-либо другому здесь, через тридцать минут чувствую себя совершенно опустошенной?

Я сошла с тренажера и посмотрела на Кейт, которая выглядела утомленной не меньше меня. Я даже была ей благодарна за то, что она чувствует такой же дискомфорт. Мы вернулись в раздевалку, чувствуя, словно нас только что освободили из тюрьмы.

— Это было ужасно, — призналась Кейт.

— Да, — посочувствовала я. — Да, да, и еще сто раз да. Неужели все лето так пройдет?

— Нет, так плохо не будет. Мы привыкнем.

Я кивнула; мне очень хотелось ей поверить. Я бы все, что угодно, отдала, чтобы оказаться на месте Кейт. Все что угодно чтобы пойти в спортзал просто для того, чтобы немного поработать над рельефом мышц и привести себя в форму — именно так написала Кейт, заполняя анкету. «Что подумали секретари, увидев, как мы вошли вместе? — спросила себя я. — Наверное, так: блондинка пришла, чтобы накачать кубики пресса, а брюнетка — чтобы изменить жизнь». Мне пришлось пресечь дальнейшие мысли по этому поводу, чтобы не обидеться на нее.

Через десять минут я села рядом с Кейт в ее «Меркьюри», где вовсю работал кондиционер; у нас уже начинало все болеть.

Пот, блестевший на моем лице, начал испаряться, делая кожу неприятно липкой. Я покрутила ручку настройки радио и нашла знакомый мурлыкающий голос Бритни Спирс. Мы стали слушать; нам ничего не надо было говорить, мы просто несколько раз друг дружке улыбнулись. Она знала, что я устала. А я знала, что устала она.

Я выглянула в окно и снова подумала о тех весах. О числе. О стрелке, которая едва не зашкалила. Впервые за всю свою толстую жизнь я по-настоящему боялась.

Я стала копаться в мозге в поисках пространства, достаточно большого, чтобы запихнуть туда все обвинения. Будь проклята эта еда. Я вспомнила все, что съела за двадцать лет, — картинки были живыми и соблазнительными, как порнография. Плотные, с розовой серединой бургеры, истекающие расплавленным сыром между булочками с кунжутом. Рожки мороженого с пеканом и маслом. Жирные пятна, остающиеся после того, как все куски пиццы навсегда покинут картонный дом. Картошка фри, дважды пожаренная. Пальцы, измазанные ярко-оранжевыми «Читос». Блестящая желтая струйка на моем попкорне в кинотеатре: «Пожалуйста, больше масла». Клубничное желе, вытекающее из надкусанного пухлого пончика в сахарной пудре. Угол слоеного торта, где глазурь встречается с глазурью и еще глазурью.

Меня разрывало на части. Я хотела, чтобы меня покинула вся еда, что накопилась на теле как жир, и ужасно скучала по каждому кусочку. Меня бесила обжираловка, которую я устроила на выходных, но я хотела повторить ее снова. Я хотела есть меньше, а потом сразу хотела есть больше. Я хотела разозлиться, но мне было слишком больно и стыдно, чтобы кричать и размахивать руками. Я хотела вписаться в общество и вместе с этим хотела крикнуть всем «Идите в ж…». Я хотела бегать, сгоняя каждую унцию, но еще больше мне хотелось навсегда спрятаться под одеяло. Я хотела побыть одна, но в то же время отчаянно желала, чтобы меня крепко обняли.