Мы касаемся здесь границ дизъюнктивистской концепции, которая в действительности представляет собой только первый этап в попытке показать пустоту скептической проблемы. Пока мы довольствуемся утверждением, что не существует нейтрального смысла явления, который был бы общим как для восприятия, так и для иллюзии, как для наличной явленности, так и для простой видимости, мы продолжаем считать, что наш перцептивный опыт может быть адекватно описан как совокупность отдельных «кирпичиков», и нужно только так сложить их, чтобы построить целостность. Однако восприятие нельзя описать таким образом. Не будучи ни «синтезом» идеально изолируемых переживаний, ни их «потоком», опыт в его изначальном смысле обладает сущностно холистской конституцией. Скептическое сомнение разбивается о тот факт, что быть восприятием — это не свойство, которое может случайно достаться какому-либо изолированному переживанию или опыту: оно достается части, только если с самого начала принадлежит целому, частью которого служит эта часть. Ибо каждое восприятие, изъятое из целого, является восприятием только потому, что оно обладает связанностью со всеми другими восприятиями, причем эта связанность является свойством целого прежде, чем стать свойством части, и для того, чтобы мочь им стать. Мы можем сомневаться в любом восприятии, но не в восприятии как таковом именно потому, что перцептивное «заблуждение», иллюзия, галлюцинация предполагают воспринятый мир, то есть мир, наделенный структурной взаимосвязанностью, способный это заблуждение обнаружить и разоблачить. Отсюда — необходимое переворачивание: мир есть не коррелят бесконечно подтверждаемого опыта, который, однако, в любой момент своего бесконечного подтверждения может также не подтвердиться, а то, что не имеет никакой нужды в подтверждении, поскольку всякое подтверждение и опровержение этот мир предполагают. Как подчеркивает Мерло-Понти, «вопрос не в том, воспринимаем ли мы в действительности мир, напротив, все дело в том, что мир и есть то, что мы воспринимаем»[123]. Мир не признается истинным лишь настолько, насколько это подтверждается его связанностью. Напротив, связанность мира предшествует всякой презумпции истинности или ложности, и только на этом основании нечто может быть признано иллюзорным. Вот почему идея полностью иллюзорного мира лишена всякого смысла. Полностью иллюзорный мир должен был бы показать свой призрачный характер на основании перцептивной связанности; следовательно, он предполагает то, что скептик пытается устранить: связный и реальный мир по сю сторону всякой возможной иллюзии.

Чтобы иметь возможность продумать это до конца, необходимо, однако, отказаться от некоторых понятий и даже от тех рамок мышления, которых Мерло-Понти продолжает придерживаться по умолчанию, а именно от понимания cogito как архимедовой точки опоры для всякого мышления и всякой феноменологии. Требование несомненной первичной истины неотделимо от картезианской теории науки, то есть от эпистемологии абсолютных оснований, претендующей на то, чтобы подвести fundamentum inconcussum под весь корпус нашего знания. Но разве наука не является скорее коллективным начинанием, постоянно себя корректирующим, так что под вопрос может быть поставлено любое ее высказывание, но не все высказывания одновременно? Во всяком случае, именно картезианское понимание знания побудило Гуссерля искать в cogitationes qua cogitationes самодостоверные и не подверженные никаким возможным сомнениям основания. Эти переживания были бы необходимо истинными как переживания, однако могли бы оказаться ложными с другой стороны, а именно в их претензии связывать нас с предметами внешнего мира. Наш опыт обладал бы очевидностью и, следовательно, несомненностью сам по себе, однако его претензии на соответствие миру всегда нуждались бы в гарантиях. Таким образом, опыт мог бы оставаться опытом, даже если бы ему ничего не соответствовало в реальности. Но разве по самой своей сущности опыт именно как опыт не должен ставить нас в отношение к миру?

Именно в этой точке холизм опыта побуждает к полной смене перспективы. Ложная предпосылка, лежащая в основании всей картезианской традиции (со всеми ее феноменологическими ответвлениями), состоит в том допущении, что имеет смысл приписывать порознь различным видам опыта истинность или ложность, признавая за некоторыми из них отношение к предметам и отрицая его за другими. Но на самом деле каждый опыт является опытом, если только он связным образом встраивается в опыт как целое, если обладает связностью с целостностью опыта как такового. Если говорить в терминах «восприятия», то отдельное восприятие является восприятием только в составе перцептивного целого, так что восприятие, которое не отвечает этому критерию, — не ошибочное восприятие, а вообще не восприятие: это всего лишь галлюцинация, иллюзия, и т. п. Короче говоря, нет никакого смысла приписывать изолированному опыту свойство быть восприятием (а значит, и свойство не быть восприятием) в отвлечении от его встроенности в перцептивное целое. Только целое заслуживает называться «восприятием» в изначальном смысле этого слова, тогда как отдельные, выделенные из состава целого, восприятия должны признаваться таковыми сугубо во вторичном смысле. «Воспринятым» может именоваться только то, что возникает в мире, наделенном структурной связанностью. Опыт — не совокупность переживаний, которые порознь могли бы быть истинными или ложными. Опыт всегда «достоверен», потому что опытом может быть только то, что без зазора встраивается в целостность опыта. Следовательно, нет опыта, который не соотносился бы с миром.

Таким образом, восприятие есть феномен не просто холистический, но радикально холистический: свойство быть воспринятым есть свойство целого, то есть мира, прежде чем быть свойством его частей. Только наделенный структурной связанностью мир воспринимается (и в силу этого факта он и есть мир), и только вещь, встроенная в такой мир, тоже может восприниматься. Возвращаясь к нашему примеру, в этом смысле быть восприятием — более холистическое свойство, нежели быть верованием. В самом деле, это верно, что обладание одним верованием предполагает обладание многими другими верованиями, с которыми это верование логически связано: я не могу обладать одним верованием, не обладая при этом полной системой верований. Однако я не являюсь automaton rationale, и система верований, которой я придерживаюсь, может давать сбои, что зачастую и происходит. Отнюдь не все мои верования связны, что не мешает им оставаться верованиями — по крайней мере, временно (до тех пор, пока мне не придется пожертвовать некоторыми из них, чтобы восстановить внутреннюю связанность системы). Однако в отношении восприятий все обстоит иначе: восприятие, которое не входит в перцептивное целое, то есть не возникает из мира, наделенного структурной связанностью, попросту не является восприятием. Восприятие соотносится с миром не случайно; всякое восприятие есть восприятие мира.

Тем самым холизм восприятия неизбежно приводит к тому, что можно было бы назвать «дескриптивным» реализмом и что следует строго отличать от метафизического реализма. Этот последний чаще всего выступает в форме каузального реализма. Если быть реалистом означает понимать восприятие как «событие в мире, к которому, например, можно приложить категорию причинности»[124] (как это сформулировано у Мерло-Понти), то в этом случае имеются все основания для того, чтобы признать провал такого реализма[125]. В самом деле, абсурдно претендовать на то, чтобы объяснить сам опыт и его свойство ставить нас в прямое отношение к вещам и событиям, начиная с выделенных в этом опыте вещей и событий и с их каузальных отношений с субъектом. Здесь необходимо воздать должное антинатурализму Гуссерля: интенциональный дискурс несводим к дискурсу каузальному, отношение явления несводимо к внешнему отношению. Опыт есть данность самих вещей без какого-либо опосредования, тогда как каузальные связи вводят между нами и реальностью практически бесконечное число опосредований. Каузальный реализм — это гибрид, в основе которого лежит постоянное смешение между чистым описанием явления и генетическим объяснением его содержания. Однако трудности, в которых запутывается реализм такого рода, не являются чем-то безнадежным. Дескриптивный реализм ни в коей мере не сводит изначальный опыт мира к сколь угодно многочисленным и сложным каузальным связям — на том простом и ясном основании, что всякое каузальное отношение атомистично, тогда как наше отношение к миру в опыте, как мы видели, обладает холистической структурой. Здесь дескриптивный реализм является следствием холистического подхода к опыту, а не наоборот. С точки зрения чистого описания феноменов единственная последовательная позиция состоит в признании того, что опыт соотносится с миром самим по себе, без каких-либо посредников. Восприятие мира предполагает его существование и неотделимо от него. Именно это делает скептическую проблему, которая столь неотступно преследует феноменологию, вплоть до того, что смешивается с целым рядом ее принципиальных положений, ложно поставленной проблемой.