Разумеется, Хайдеггер прав, когда не принимает всерьез скептическую проблему. Однако он не прав в том, что не принимает всерьез те основания, которые должны побудить нас не воспринимать ее серьезно: он просто обходит их молчанием. Поступая так, он по крайней мере до тридцатых годов (а возможно, и в дальнейшем) остается в ловушке пост- или криптотрансцендентальной концептуальности, вместо того чтобы попытаться иначе понять ту открытость миру, которая внутренне присуща всякому подлинному опыту, причем в силу его сущности. Все происходит так, как будто вместо решения проблемы Хайдеггер довольствуется силовым приемом, состоящим в введении новой парадигмы — In-der-Welt-sein (бытия-в-мире), не останавливаясь на тех доводах, которые делают ее необходимой. Однако в философии силовой прием всегда менее силен, чем терпеливое и аргументированное решение проблемы.

Итак, попытаемся встретиться лицом к лицу с вопросом, который Хайдеггер оставляет частично нерешенным и очертания которого мы уже начинаем различать. В силу чего скептическая проблема является изначально ложной? Вернемся к случаю восприятия. В силу чего некорректен вывод, согласно которому «если всегда можно усомниться в любом восприятии, то всегда можно усомниться в восприятии как таковом»?

В глазах Гуссерля, именно то, что мир всегда может раствориться в иллюзии, обязывает сохранять непреодолимое эйдетическое различие между бытием cogitatio и бытием его cogitatum, между переживаниями, данными в несомненной имманентности, и предметом мира, который может им соответствовать или нет. Это эйдетическое различие верно как для восприятия, так и для других интенциональных модальностей. Например, говорит Гуссерль, десятиэтажное здание, которое находится прямо перед нами, вполне может восприниматься; можно даже сказать, что его восприятие есть данность «во плоти» (leibhaft); и это так, следует добавить, даже если бы фактически мы были жертвами иллюзии, то есть даже если бы никакого здания из десяти этажей не существовало в мире: «Разумеется, эту характеристику [Leibhaftigkeit], — уточняет он, — не следует понимать так, как если бы к сущности каждого восприятия как такового принадлежало существование воспринимаемого объекта, существование предстоящего в нем в модусе „во плоти“. Ведь в этом случае речь о восприятии, предмет которого не существует, была бы бессмыслицей, иллюзорные восприятия были бы немыслимы»[113]. Но Гуссерль считает, что в силу смысловой пропасти, которая отделяет абсолютное бытие cogitatio от «сомнительного» бытия реальной вещи ad extra, должна существовать возможность говорить о восприятии какой-либо вещи, то есть о способе ее данности «во плоти», не принимая в расчет то, существует ли каким-либо образом эта вещь. Отступая от обычного словоупотребления, согласно которому «воспринимать» является противоположностью тому, чтобы «быть жертвой иллюзии», или «грезить» предмет (так что «воспринимать, что p» предполагает «р», тогда как «грезить, что р», напротив, предполагает «не-р»), Гуссерль сохраняет, таким образом, принципиальное и неустранимое различие между Leibhaftigkeit, которое свойственно всякому восприятию независимо от того, иллюзорно или нет, и Glaubhaftigkeit — достоверностью, которая приписывается объекту, когда он существует, и которая должна быть у него отнята в присутствии иллюзии. Первое «существенно для восприятия как такового», тогда как второе «может добавляться к восприятию или отсутствовать»[114].

Никакой вывих обычного словоупотребления сам по себе не составляет философской «ошибки» и тем более бессмыслицы. Однако некоторые отступления могут вызвать серьезные проблемы. Возможно ли выделить в восприятии такое «ядро», которое было бы общим как для «истинного», так и для «иллюзорного» восприятия (ибо новшество Гуссерля состоит, помимо прочего, в авторизации использования термина «иллюзорное восприятие»)? А именно выделить данность «во плоти», Leibhaftigkeit, которая, если верить основателю феноменологии, составляла бы дескриптивную характеристику восприятия всякой вещи, существует ли данная таким образом («во плоти») вещь или нет? Как может быть воспринята «во плоти» вещь, которая не есть? Как может восприятие открыть доступ к этой вещи, если она никоим образом не существует? Гуссерль утверждает, что должно быть возможным различить данный «во плоти» предмет как интенциональный коррелят акта восприятия и реальный предмет, который может соответствовать или не соответствовать интенциональному предмету в той мере, в какой реальный предмет в принципе подпадает под всеобщее сомнение. Иначе говоря, поскольку скептический аргумент обладает законной силой, следует утверждать, что восприятие может не иметь никакого предмета (в смысле существующей в мире res), не переставая при этом быть восприятием. Здесь должен быть общий восприятию и иллюзии элемент, начиная с которого они различаются. Отсюда поиски дополнительных критериев, позволяющих четко различать истинную и ложную телесную данность. Согласно Гуссерлю, имеется два таких критерия: 1) восприятие есть позициональное сознание, тогда как иллюзорное сознание подменяет «тезис» перцептивного сознания «противо-тезисом» (Gegenthese)[115]; 2) восприятие и иллюзия различаются согласно порядку следования оттенков (Abschattungen), в которых дан предмет. Восприятие — это поток согласованных оттенков, без конца подтверждающих и удостоверяющих себя в единстве опыта, тогда как иллюзорное сознание есть поток несогласованных оттенков, конфликт которых изобличает отсутствие самого ее предмета. Разумеется, эти два критерия взаимосвязаны: доксическая модальность верования присоединяется к потоку согласованных оттенков, в то время как конфликт между конкурирующими явлениями влечет за собой доксическую нейтрализацию, в результате которой предмет дается только как «чистая видимость».

Следовательно, имеется некий элемент, общий как истинному явлению, так и чистой видимости, как опыту, так и псевдоопыту. Этот элемент предоставлен реально имманентными сознанию Abschattungen, которые то подтверждают и удостоверяют себя, то «взрываются» конфликтом, но которые населяют сознание, существует воспринятая вещь или нет. В силу этого общего элемента восприятие в целом сводится к иллюзии, но в одном случае к иллюзии, без конца подтверждающей саму себя, а в другом — к иллюзии как конфликту восприятия с самим собой. Будучи имманентными тождественными данностями, Abschattungen могут быть равно опорой то подлинных восприятий, то чистых видимостей, в зависимости от способа, каким они «следуют» друг за другом и каким они согласуются между собой. Иллюзия является самопротиворечивой, или вычеркнутой, реальностью, а реальность, если воспользоваться лейбницевской формулировкой Гуссерля, есть «связное сновидение»[116]. Назовем эту гуссерлевскую концепцию восприятия «конъюнктивистской», поскольку она утверждает, что одно и то же переживание, соответственно тому, каким образом оно связывается с другими переживаниями, может быть как восприятием, так и иллюзией. Конъюнктивистская концепция восприятия основывается на неустранимом остатке психологизма или ментализма. Действительно, как только появляется элемент (Abschattung), общий как явлению «во плоти», так и видимости, — нейтральный «феномен» по отношению к этому различию, которое преследует сознание независимо от существования или несуществования явленного объекта, — такой «феномен» должен принципиально отличаться от самого предмета, явленного при его посредничестве. Он не может быть не чем иным, кроме как ментальным посредником. И в самом деле, даже после трансцендентального поворота Abschattungen сохраняют у Гуссерля статус, полностью отличный от тех предметов, которые проявляются через них в набросках. Это реально имманентные данности, тогда как их предметы трансцендентны. Несмотря на свой разрыв с психологизмом, Гуссерль без конца сбивается на ту же самую колею.